— Ты похожа на свою мать, — сказал я.
Да, она похожа на мать. Но еще больше на меня. Было бы смешно сомневаться — она моя дочь.
Я долго ждал ребенка. Многие годы у нас с Леной не было детей, и оба мы немало страдали из-за этого. А ведь в общем все, что люди вкладывают в понятие «счастье», у меня было. Все. Жизнь одаривала меня иногда даже большим, чем я ждал от нее. Мне везло, и оттого, наверно, у меня было немало завистников. Чудаки, они и не знали, как я завидовал им, потому что у них были дети! Дом мой казался мне пустым, безжизненным. На шкафах, на книжных полках Лена расставляла детские игрушки. Вид их, ненужных, мертвых, может быть, и успокаивал Лену, но меня приводил в уныние. Я не любил эти игрушки, но молчал. А в это время где-то росла моя дочь. Я тосковал о детях, а она бегала по земле, и я не слышал ее шагов.
Мне не хотелось вспоминать о том времени и о той женщине тоже не хотелось вспоминать. Я давно ее забыл, и вспоминать о ней незачем.
У нас мог быть ребенок. Я никогда не думал, мог ли у нас быть ребенок, но у нас мог быть ребенок. И вот она... сидит рядом — ее и моя дочь.
Она все еще держала фотографию. И рука ее дрожала.
— Спрячь, — сказал я.
Неверными пальцами она засунула фотографию в чемоданчик.
— Давно приехала?
— С двенадцатичасовым.
— Голодна?
— Что? — спросила она.
— Голодна, спрашиваю? Ела что-нибудь?
— Ела, — сказала она, отвернувшись.
Ничего она не ела. Я свернул к набережной, остановился у «Поплавка».
— Идем.
— Я ела, правда, — сказала она.
— Прекрасно. А я нет. Вылезай.
Она вылезла и чемоданчик вытащила тоже.
— Не украдут. Оставь.
Покраснев, она положила его на сиденье.
Одернув платье, опустив голову, косолапя, будто старалась спрятать стоптанные свои босоножки, она шла рядом со мной по длинному залу, уставленному столиками. Зал был пуст, только у буфета официанты равнодушно смотрели, куда мы сядем. Сидели мы у окна, над самой водой.
Она положила руки на скатерть, но сразу же убрала под стол.
— Не стесняйся, — сказал я.
— Я не стесняюсь, — ответила она, снова покраснев.
— Ну и прекрасно. Что есть будешь?
— Ничего... Кашу какую-нибудь.
— А может, бифштекс? Или шашлык? Впрочем, вот — цыпленок-табака.
— Что?
— Цыпленок-табака. Ты ела когда-нибудь цыпленка-табака?
Она рассердилась:
— Я все ела. Вы не думайте, я не такая уж деревенщина.
— Ничего я не думаю. Будешь цыпленка?
— Нет.
— Значит, кашу? Ну, кашу так кашу. Манную по-гурьевски? Или тоже ела по-гурьевски?
— Ела, — упрямо сказала она. — У вас очень большие познания в гастрономии.
— Да, немалые.
Я заказал ей кашу, а себе двести граммов коньяку и икру.
Ела она нехотя. Посмотрела, как я налил коньяк в рюмку, как выпил. Я поймал ее взгляд, и она опустила глаза. Наконец отодвинула тарелку.
— Вкусно? — спросил я.
— Так себе, — сказала она. — Мама лучше умеет.
И снова пристально посмотрела на меня. И снова я увидел ее настороженные, прищуренные, дерзкие глаза. Но я не хотел вспоминать о ее матери и расспрашивать о ней не хотел. Незачем копаться в прошлом.
Она осмелела, она уже не прятала руки под стол и не опускала глаз под моим взглядом.
— Почему вы меня ни о чем не спрашиваете? — сказала она.
— Спрашиваю: хочешь ли есть, вкусная ли каша? Как не спрашиваю? Спрашиваю.
— Я не о том. Вы прекрасно понимаете.
Она дерзко смотрела на меня, дерзко и в то же время жалко, будто боялась, что я обижу ее.
— Вы не знаете, как я стремилась сюда. И боялась. Две ночи не спала, чуть не вернулась с полдороги... Нет, я не то что-то говорю... Я хочу сказать, что у меня никогда не было отца...
Она говорила и тыкала вилкой в ладонь,
— Положи вилку, — сказал я.
Она положила.
— Почему вы нам не писали?.. Я понимаю... вы не думайте, я все понимаю... конечно, у вас семья, другие дети, наверно... Я все понимаю... Но почему вы никогда не вспомнили обо мне? Неужели вам не интересно было?.. Неужели вам было все равно?..
— Успокойся, — сказал я. — Я не знал ничего о тебе. Не знал, что ты родилась. Ты неправильно информирована...
— Не знали? — Она испуганно смотрела на меня.
— Нет.
— Значит, только сейчас узнали?
— Да.
— Ну и ладно, ну хорошо. Пусть так, — сказала она упрямо, — вы, может, думаете, что я не ваша дочь? Но я знаю — вы мой отец.