В тоже время, изображение маски Медузы Горгоны на доспехах Афины, в действительности, служило её идентификационным маркером, придавая ей статус — «Афины Парфенос». Таким образом, автор изображения раскрыл основной контекст, относительно характерных особенностей подобных изображений, это практическое применение в античной вазописи магической составляющей, которая являлась ярко выраженным элементом ритуального символизма. Очередной раз подчёркивая его ритуальные характеристики в качестве обозначения культового предназначения.
Тогда, как подобное изображение использовалось для того, чтобы подчеркнуть мистические свойства маски Медузы Горгоны, в качестве защиты от вторжения и негативного воздействия злых потусторонних сил, либо сущностей из мира «царства мёртвых».
Стоит отметить, что мистическо-символический культ эллинов в отображении посмертной маски Медузы Горгоны столь очевиден, что не подлежит оспариванию, так как подобное изображение можно было встретить на надгробных камнях могил зажиточных эллинов в Древней Греции.
Возвратившись к одному из эпизодов сюжета эпоса «Одиссея» Гомера, можно обнаружить, что Медуза Горгона, следуя воле богов, выполняла роль «защитницы границы» между двумя мирами: «живых» и «мёртвых». Например, во фрагменте эпизода эпоса, где главный герой царь Итаки Одиссей, отправился в «царство мёртвых» бога Аида, дабы задаться вопросом, обратившись к душе пророка Терезия.
Примечательно, что изображения маски Медузы Горгоны на доспехах Афины Паллады (Воительницы) нашли своё отражение в культовом искусстве эллинов. В связи с чем, такие изображения зачастую использовались в древнегреческой вазописи, если следовать многочисленным упоминаниям в античных источниках, их вполне можно рассматривать, как выразительный образец языка паттерна, отображающего теософическую составляющую символизма ритуальной атрибутики эпохи Возрождения Греции. (Hom. Il. V. 741; Apollod. Bibl. II. 4. 3; Verg. Aen. II. 616 etc.). (Preller L. (1872) «Griechische Mythologie. Berlin»: Weidmannsche Buchhandlung. Bd. 1). (Luyster R. (1965) «Symbolic Elements in the Cult of Athena». History of Relation. No 5).
Приведённый пример, предложенного к рассмотрению изображения был представлен мной не случайно. Его следует рассматривать, как классический образец монотеистического символизма античного искусства в древнегреческой вазописи, также как в поэзии и драматургии культуры эллинов. Тем не менее, хочу акцентировать внимание читателя, что именно этой тенденции строго следует Шекспир, как поэт и драматург.
Впрочем, тогда следом напрашивался закономерный вопрос:
— Затронули ли, Шекспира симптомы «Синдрома Стендаля», когда он, будучи молодым путешествовал по Европе, включая Италию; в то время, когда воочию увидел изобилие образцов античного искусства Возрождения эпохальных цивилизаций, канувших в небытие?
* «Синдрома Стендаля» или «флорентийский синдром» — психогенная реакция человека, характеризующаяся частым сердцебиением, головокружением, а иногда галлюцинациями. Вызванными эмоциональным стрессом от чрезмерных эстетических переживаний. В тоже время, «флорентийский синдром» является специфической особенностью психики, когда человек чересчур остро воспринимает изобилие произведений искусства. К примеру, картин или скульптур, когда он как бы переносится в изображённую на холсте реальность, где граница между реальностью и фантазией полностью стирается.
«Когда Я начал выходить из церкви Святого Креста, то у меня забилось сердце, тогда мне показалось, что полностью иссяк источник жизни, и Я продолжил идти, боясь рухнуть на землю… после того, как Я увидел шедевры искусства, порождённые мощной энергией страсти, после чего всё вокруг меня от чего-то стало бессмысленным, незначимо маленьким и ущербным». Ф. Стендаль: «Неаполь и Флоренция: путешествие из Милана в Реджио».
Именно, то такие чувства испытывал Пушкин после прочтения пьес Шекспира, когда в личной переписке в начале 1820-х годов написал следующее: «...но что за человек этот Шекспир! Не могу прийти в себя! Как мелок по сравнению с ним Байрон-трагик»! «У меня кружится голова после чтения Шекспира. Я как будто смотрю в бездну».
Вглядываясь в «алхимию образного языка» Шекспира, неискушённому читателю или зрителю любой из его пьес, иногда невероятно трудно опознать её почти незримое очарование. К примеру, во фрагменте пьесы Уильяма Шекспира «Гамлет, принц датский», где король Клавдий, отравивший предыдущего короля, своего брата и отца Гамлета, лицемерно делится королевой Гертрудой об своём племяннике Гамлете и об проявлениях «необычайной любви» и «милосердия» к нему.