— Нельзя! Сейчас рванёт! — пятится назад Стоцкий. Мазур впечатывает в челюсть Дамиру, так как тот опять его не пускает ко мне, тот отлетает от него, и через секунду Андрей рядом! Яростно шепчет:
— Глупый, упрямый, идиот, ты жить обязан! Ты с матерью помирился! Я почти работу тебе нашёл! Тебя есть кому защитить! Тебя даже не держит никто! Какого хрена вся эта хуйня тобой придумана? Ты как он, думаешь только о себе, а о нас, о тех, кто любит тебя: мать твоя, отец, я, подруга эта толстая, от её мата у меня уши заворачивались всю дорогу… Ты не любишь, но мы-то…
— Люблю. Андрей, я люблю. Я не знал, как спасти тебя, как спастись от него по-другому. Прости.
В руках у Андрея нож. Тот самый, малазийской формы, с драконом на лезвии, с волшебными зелёными камушками на рукоятке. Тот самый, что посягал на мои дурацкие глаза. Он пилит упрямую ткань на спине. Хоп, и пояс обмяк. Мазур толкает меня вперёд, мы бежим, и ба-а-ах… Удар в спину! Мы летим! Помню, подумал, какого хрена здесь дорожка заасфальтирована? Я ж всю морду раздеру! И сверху на спину что-то свалилось, что-то тяжёлое, как живое одеяло.
Очнулся от того, что одеяло стащили с меня. Одеяло застонало. Меня осторожно повернули.
— Этот жив! — голос Ивана. — Ах ты, дочь полка, пол-лица об асфальт! А Мазур? Как он?
— Вызываю скорую. Лишь бы не было пробок.
========== the end ==========
Андрея привезли из больницы только через месяц, но велели лежать. Вот он и лежит. У него черепно-мозговая травма и что-то с позвоночником. В день взрыва он даже впал в кому, но, к счастью, ненадолго. Его чинили в Склифе. Нас сначала к нему не пускали, но примчал Алексей Фёдорович и по знакомству провёл меня, красивого с гипсом на руке и ужасными ссадинами на лице, и его маму — Александру Фёдоровну — в палату. Андрей спал, и мы сидели просто рядом.
Потом он начал приходить в себя. Ему делали операцию. В тот день я отправился к Серафиме. Мы с Иваном еле нашли её дом. Женщина меня встретила холодно, поджав губы. Но я знаю, она просто не умеет выказывать нежность. Но она рада мне. Я ей привёз платок пуховый — мне его Гала навязала. Серафима платок приняла. Иван вызвался калитку починить; пока он там стучал и выразительно разговаривал с гвоздями, досками и молотком, меня напоили чаем с какими-то травами. И я обратился за помощью, которую могла дать только она:
— Серафима, попроси у Бога за одного человека, ему сегодня операцию делают.
— Тот самый?
— Да.
— А ты его простил?
— Да.
— А себя?
— Да.
— Что же сам не попросишь?
— Да я виноват перед Богом… Дважды я пытался с жизнью расстаться…
— Ну, мальчик, если уж ты научился прощать, — Серафима строго грозит мне пальцем, — то Господь ждёт и прощает гораздо охотнее. Но я помолюсь. А что тот, другой?
Странно, про Стоцкого она вроде бы ничего не должна знать. Но я ей рассказал. О том, что его арестовали, арестовали и Грума. Дело о взрыве дома и покушении на жизнь людей свесили только на Петра Карловича. Первейший мотив моего бывшего препода — деньги. Но, конечно, возникает вопрос: как Стоцкий вообще на него вышел? Они познакомились ещё, когда я учился. Однажды в разговоре с Русланом я брякнул, что ко мне пристаёт один препод, недвусмысленно мне намекает, что смогу сдать у него экзамен, только если сдавать приду к нему домой. Ревнивый идиот тут же прикатил в Москву. Их разборки закончились, по-видимому, всеобщим пониманием. Думаю, Карлуша (так мы его называли меж собой) просто испугался психа с деньгами и со связями. Но препод не дурак, он, вместо того чтобы набычиться и обозлиться, стал Стоцкому приятелем и даже осведомителем. Хитрец! А потом со мной произошла эта история «с глазами». Во-первых, Грум узнал о фирме «Терем», которая теряла сразу двух людей — главного архитектора и начальника службы безопасности. Пётр Карлович подсуетился и устроился на подработку, оставляя себе в академии немного часов и несколько дипломников. Во-вторых, помог Стоцкому организовать травлю на меня. Руслан рассчитывал, что я вернусь в Смоленск, как только меня выпрут из вуза. Ан нет! Не выперлось у них!
Так или иначе, но Грум будет отвечать за дом Мурада в одиночку. Причастность Стоцкого не доказали. Думаю, причина этого — телефонное право и чудодейственная сила платной адвокатской помощи. Его забрал отец. Знаю, что Руслана отправили в Швейцарию, надеюсь, в какую-нибудь психиатрическую клинику. Но куда точно и насколько, никто не знает. Я опасаюсь, что когда-нибудь он может вернуться. Серафима сказала, выслушав:
— Его тоже надо простить!
Я не ответил. Я пока не могу. И когда смогу, непонятно.
Операция на позвоночнике у Мазура прошла хорошо. Правда, Андрей бесконечно жаловался, что лежать на животе его достало, как и достали мои бесконечные «прости». Да, я никак не мог угомониться, при каждом случае говорил о том, какой я дурак, как я виноват перед ним, что я самонадеянный сопляк. И вот его привезли из клиники домой. Первое, что он потребовал, это побрить его опаской. Что я и сделал. Мазур лежал на боку, а я на коленках перед ним. Между прочим, это бритьё гораздо опаснее того, первого раза. У меня левая рука всё ещё в гипсе и пальцы шевелятся с трудом. Крик оргазма в конце и блаженная улыбка. Он даже уснул после этого, как после секса. Это у него эрогенная зона такая — щёки и подбородок?
Кормлю Андрея из ложечки, причёсываю, помогаю доходить до туалета, губкой мою его в ванной. Звоню каждый день Александре Фёдоровне с докладом о здоровье её сына, потом насильно сую ему трубку, чтобы поговорил с матерью.
На сорок дней к брату не попал. Только через два месяца удалось съездить. Меня возил Дамир. Он взял с собой старшего сына, чтобы показать Успенский собор, Художественную галерею, Смоленскую крепость. Вот ведь родитель-просветитель! Но к моим он пошёл. Он рассказал маме и бате всамделишную историю Олеся и меня, хотя я боялся, что родителям будет тяжело ещё раз пережить. Но Дамир сказал, что они должны знать, они имеют право на это. Потом мы поехали на кладбище, а Дамир повёл своего отпрыска на культурную программу.
И ещё есть важное изменение. Андрей предложил работать у них в «Тереме» по специальности, дизайнером. Я, конечно, хочу и ждал этого. Но боязно. Для более массированного давления на меня был вызван Кротов с любовницей. Пришлось согласиться. Первый проект — восстановление фасада восточного дома Мурада, повторять всё в точности по прежним эскизам не буду, сохраню только рисунок керамики.
***
— Завтра я выхожу на новую работу! Меня Иван повезёт с утра? — это я сижу верхом на бёдрах Мазурова, который уже неделю может лежать на спине.
— Так я тоже поеду! — он ловит мои руки.
— Ты же ещё на больничном! Лежи, лечись! — показываю ему язык.
— Нет. Я поеду. Там проект висит. У меня руки чешутся уже! — тянет меня за руки к себе, к своим губам. Его поцелуй давно утратил вкус крови, сейчас это вкус пива. Убью Ивана! Как только Аня уедет, так и стукну этого поставщика запрещённых напитков.
— Давай погадаем! — вырываюсь я. Тянусь и беру книгу афоризмов, которая весьма задрипано выглядит с некоторых времён. — Страница?
— Девять.
— Какой по счёту?
— Пятый снизу.
— Та-а-ак! Сэмуэль Батлер: «Жить — это то же, что и любить: разум против, а здоровый инстинкт — за».
— Мудро. Стась, у меня сейчас разум молчит вообще! А инстинкт кричит просто!
— Жить хочет? — лукаво спрашиваю я.
— Хочет ужасно!
— Лежи! Я тебе сейчас класс продемонстрирую! — Я соскакиваю с него, стягиваю с себя штаны, достаю из тумбочки презерватив и смазку. И слышу обиженное в спину:
— Стась, я не хочу, чтобы ты мне «класс» демонстрировал… совсем не хочу!
Тихонько целую его в нос.
— Эх ты! Романтичный зэк! Хорошо, продемонстрирую тебе любовь! Хочешь?
— Слово, конечно, дурацкое — «продемонстрирую»…
— Ладно, не буду демонстрировать. Буду любить!
И ведь не вру. Затягиваются те гари, что сплошняком покрывали мою душу, что-то прорастает на этой почве. Инстинкт пробудился: требует жить, требует любить, а разум не против, он уже устал быть в оппозиции к счастью.