Обыкновенно он останавливается на источнике, по его понятиям, наиболее обладающем чувствами, – на женщине вообще, и в частности на той женщине, благодаря которой он много перечувствовал. Он старается склонить меня к тому же.
Положение для меня очень неблагоприятное.
Возвращение наше в ту местность Утопии, которая схожа с Люцерном на Земле, живо пробуждает в нем те меланхолические чувства, которые томили его в то время, когда мы перенеслись в Утопию. Однажды – когда мы все еще дожидались решения своей судьбы, – он вдруг заговорил на прежнюю тему. Было еще не поздно, и мы, закончив наш скромный обед, решили пройтись по берегу озера.
– Здесь была набережная, вдоль которой стояли огромные отели, – начал он. – Они отражались в воде. Как странно, право, когда подумаешь, что еще недавно они были здесь и я их видел, а теперь от них ничего не осталось… Куда-то они пропали?
– Исчезли силой простой гипотезы.
– Что?
– Они остались на своем месте. Это мы перенеслись в Утопию.
– Ах да, конечно. Я и забыл. Но все-таки, помните, вдоль набережной тянулась аллея со скамеечками, и она часто сидела на одной из них, устремив взор на озеро… Я встретился с ней на этой аллее после десятилетней разлуки. – Говоря это, он продолжал оглядываться с видом крайнего изумления, словно не веря глазам своим.
– А теперь мы здесь, – продолжал он. – Та встреча с нею и разговор представляются мне как во сне.
Он умолк и задумался. Я тоже молчал.
Секунду спустя он опять принялся за свое.
– Я сейчас же узнал ее. Она сидела в профиль ко мне… Но я не сразу заговорил с ней. Я прошел несколько раз мимо ее скамьи, стараясь успокоиться… Затем я обошел кругом и сел около нее. Она обернулась и взглянула… и передо мной сразу воскресло все, решительно все… Одну минуту я думал, что расплачусь…
Это желание расклеиться, казалось, доставило ему такое большое удовольствие, что и в прошедшем времени все еще продолжало утешать его.
– Мы заговорили сначала как обыкновенные знакомые… про погоду, чудный вид и так далее…
Он опять задумался.
– В Утопии все было бы по-иному, – продолжил я.
– Думаю, вы правы.
И он продолжал, прежде чем я сумел прервать его:
– После этого я почувствовал… Это было нечто вроде откровения… Наступила та самая минута. Мне кажется, она тоже поняла это. Вы, конечно, может быть, станете смеяться… Вы ведь не признаете сердечных откровений.
Но он ошибался. Я не смеялся, но в душе проклинал ботаника за его откровения, а себя – за то, что покорно слушаю. Всегда такие люди одержимы претензией испытывать какие-то особо высокие чувства и мысли!
– Она взглянула на меня и быстро сказала: «Я несчастлива», – продолжал ботаник. – «Я знал это с первого взгляда на вас», – ответил я ей. И тогда она откровенно рассказала мне все. И только после я почувствовал, что это значило, почему она вот так, с первого раза, заговорила со мной о себе…
Терпение мое лопнуло, и я не выдержал.
– Да поймите же, – воскликнул я, – мы в Утопии! На Земле она, может быть, и связана какими-то узами. Допускаю, что она и вы – несчастны. Но не здесь! Не в Утопии! Здесь все иное. Законы, которые существуют для таких дел, должны быть гуманны и справедливы. Все, что вы говорили там, все, что вы делали на Земле, здесь не имеет никакого значения… говорю же вам – никакого!
С минуту он молча смотрел на меня, затем бросил равнодушный взгляд на окружающий нас чудесный новый мир.
– Да, – сказал он таким тоном, каким взрослые отвечают надоедающим им детям. – Думаю, уж здесь-то все очень славно устроено.
И он опять погрузился в молчание. В этом переходе от откровенных излияний к тишине, преисполненной достоинства, было нечто весьма внушительное. Я даже поверил ненадолго в то, что на самом деле недостоин слушать и воспринимать неуловимую прелесть того, что она сказала ему, и того, что он сказал ей.
Меня оскорбляют. Я также поражен, обнаружив, что меня пренебрегают. Я задыхаюсь от возмущения. Мы идем бок о бок, но теперь глубоко отчуждены.
Я смотрю на фасад утопических общественных учреждений Люцерна – я хотел привлечь его внимание к некоторым архитектурным особенностям этих зданий – другим взглядом, и весь благородный дух вымывается из моих глаз. Как жаль, что я притащил с собой сюда этого сентиментального осла! Но так как я – фаталист, то успокоюсь тем, что, вероятно, не в моей власти было оставить его на Земле. Тем не менее, удивительно – на что он сгодится здесь? Авторам прежних утопий никогда не приходилось обременять себя подобными спутниками.