Я кладу летуна обратно
осторожной рукой.
Возвращаю галчатам брата,
возвращаю гнезду покой.
Мать приносит галчонку пищу.
Стих над рощею птичий грай…
– Подрасти-ка сперва, дружище,
подрасти, а потом порхай.
Мандельштам
Господь одарил Мандельштама
Талантом влиять на слова,
Чтоб добрые млели от шарма,
А злые теряли права.
Он ставил слова эти рядом.
Местами менял, колдовал.
А код, что в метафорах спрятан,
Ему целый мир открывал.
Но он обжигался при этом
Невидимым тайным огнем.
И чувствовал тень от предмета,
И музыку, жившую в нем.
Господь одарил Мандельштама
Талантом предчувствовать речь,
Где даже нежданная драма
Старалась надежду сберечь.
Но все нам начертано свыше:
Нельзя было в ужасах тех
Остаться поэтом и выжить,
Быть честным и верить в успех.
И рушился мир Мандельштама
Сквозь боль и растерянный взгляд…
А строки, как метки от шрама,
С тех пор в наших душах болят.
Отцы, не оставляйте сыновей!
Отцы, не оставляйте сыновей,
Не унижайте их подарком к дате…
Все можно изменить в судьбе своей,
Но только сыновей не покидайте.
Пока малы – за них в ответе мать —
От первых слез и до вечерней сказки.
Но как потом им будет не хватать
Мужской поддержки
И отцовской ласки.
Им непременно надо подражать
Своим отцам… На то они и дети.
Родную руку молча подержать.
Уйти с отцом рыбачить на рассвете.
Обида вас настигнет иль любовь, —
Не уходите… Вы им всех дороже.
Ведь в жилах сыновей отцова кровь.
И заменить ее уже никто не сможет.
«Я давно в эту тишь влюблен…»
Я давно в эту тишь влюблен,
в эту добрую красоту…
Лес – зеленый мой перезвон, —
где еще я такой найду.
Прямодушен ты, без затей.
Если вдруг заплутал грибник,
ты его добротой своей
к солнцу выведешь напрямик.
Если буря застанет вдруг
на пути грибника того, —
сколько дружеских мягких рук
от дождя сберегут его.
Как тогда хорошо прильнуть
головой к твоему плечу…
Лес мой, лес…
Я хоть чем-нибудь
на тебя походить хочу.
«Зимний пир – такой в лесу обычай…»
Зимний пир – такой в лесу обычай —
собирает много птичьих стай.
И плывет по лесу гомон птичий,
словно за столом звенит хрусталь.
Собирая корм, синицы скачут.
На снегу расселись снегири,
будто это расстелили скатерть,
вышитую пламенем зари.
Через сук салфетку перекинув,
над гостями клонится дубок.
Набросали птицы под осину
кучу вилок – отпечатки ног.
Щедрый вечер им на третье подал
с медом рог…
Ты только посмотри:
раскраснелись, словно от работы,
сытые смешные снегири.
И в густую хвою песни спрятав,
засыпают птицы на суках…
А внизу стоят, как поварята,
пни в огромных белых колпаках.
«Каждый день хожу я на свидань…»
Каждый день хожу я на свиданья
со своей печалью и судьбой.
Каждый день встречаюсь с поездами,
что спешат, быть может, за тобой.
Поезда не часто здесь бывают,
и не долго их горят огни.
Постоят минуту, повздыхают,
будто мне сочувствуют они.
И опять уносятся куда-то,
рельсами, как струнами, звеня…
Опускает руку виновато
семафор, похожий на меня.
Ну а где-то в городе далеком,
где гудки их слышны по утрам,
может, кто-то все стоит у окон
и грустит по этим поездам.
Возвращение
В старую Ригу вхожу на рассвете.
Тихо бреду сквозь былые века…
Я в восхищенье тогда не заметил,
Как родилась о ней эта строка.
Старая Рига – далекая юность:
Поднялся к небу готический лик.
Мне вдруг почудилось —
Юность вернулась
В сердце мое,
Но всего лишь на миг.
Все эти годы
Я жил в ностальгии:
Улицы вдаль,
Даугава, мосты.
Мы не стареем.
Мы просто другие.
Но не покинул нас
Зов красоты.
Старая Рига – счастливая память.
Ты никуда от меня не ушла…
Домский собор
Перед вечностью замер,
Как перед ним замирает душа.
Жаль, что теперь
Ты в другом государстве,
Старая Рига – сестра по любви.
Я говорю тебе с нежностью:
«Здравствуй!..»
И преклоняю все годы свои.
Борис Пастернак
Поэта я увидел в первый раз