А нарисуй все это —
Не поверят,
Что может быть такая красота
Другу юности
Непишущий поэт – осенний соловей…
Как отыскать тебя среди густых ветвей?
И как истолковать твое молчанье?
От радости оно или с отчаянья?
Я помню, как ты плакал над строкой,
Не над своей, а над чужой, посмертною.
Я в нашу юность за тобой последую.
Ты душу мне тревогой успокой.
Для нас иное время настает.
Я знал тебя веселым и задиристым.
Ты говорил: «Вот погоди, мы вырастем,
Дотянемся до самых высших нот».
И ноту, что назначена тебе,
Другим не взять – ни журавлям, ни соколам,
Не покоряйся лени и судьбе,
А лучше ноту покори высокую.
Мне твой успех дороже всех похвал.
Лишь только бы звучал твой голос снова.
Тебя твой дар в такую высь призвал,
Где нету ничего превыше слова,
«Которые сутки…»
Которые сутки
Все море штормит.
Неужто на шторм
Не истрачен лимит?
Но катятся волны
С утра до утра.
А все говорят,
Что природа мудра.
Вон сколько впустую
Затрачено сил…
Как будто бы кто-то
Об этом просил.
Капризный, неистовый,
Злой водоем.
Мне жалко всю живность,
Живущую в нем.
Наверно, у крабов
От шума мигрень.
Я морю кричу:
– Неужели не лень
Тебе эти тонны
Бросать день-деньской?!
Неужто тебе
Неприятен покой?
И море вступило
Со мной в разговор:
– Я мщу за молчание
Мертвых озер,
За горькую тишь
Изведенных лесов,
За память притихших
Речных голосов.
Хочу, чтоб вам души
Омыла волна,
Чтоб помнили люди —
Природа сильна…
Веселый комментарий
Мне мэр Нью-Йорка премию вручил.
И я на лаврах пару дней почил.
И ликовал, что признан в США,
Хотя к призу не дали ни шиша.
Зато престиж… Я первый из коллег,
Кто в шок своих соперников поверг.
Я первый русский, кто отмечен там,
Где знают цену и чужим трудам.
Стоит скульптура на моем столе —
Как память о высоком ремесле.
Сошлись навек в пожатье две руки
Всем отчужденьям нашим вопреки.
Дед
Мой дед был грузчик. Я гордился дедом.
Сажень в плечах. Литые кулаки.
Когда он что-то по хозяйству делал,
То звал меня: «Андрюша, помоги…»
Я помогал… Но понял много позже,
Что это дед воспитывал меня.
Чтоб жизнь свою я в праздности не прожил,
Не потерял в безделье бы ни дня.
Мы жили в старом доме двухэтажном.
За домом – сад. Шесть яблонь и парник.
На всю семью – велосипед со стажем.
И сабля деда – над рядами книг.
Вставал дед рано. Сам картошку жарил.
Привычно резал хлеб и ветчину.
И я любил чаевничать с ним в паре,
И слушать про Гражданскую войну.
Никто в округе с ним вовек не спорил,
Скользнув глазами по его плечам…
А в праздники он пел в церковном хоре.
И голос деда громче всех звучал.
Нас разлучили с дедом утром ранним
В том ненавистном сталинском году.
И до сих пор я той разлукой ранен,
И встречи с ним я суеверно жду.
Дед не вернулся… Он погиб в неволе.
Прошли года… Я тоже дедом стал.
И все, что от него тогда усвоил,
Я через сердце внукам передал.
«Мы не похожи на своих детей…»
Мы не похожи на своих детей,
Как жаль,
Что на детей мы не похожи.
Они не просто трижды нас моложе, —
Они честней в наивности своей.
Мы изменяем детству своему.
И все,
Чем в детстве так душа богата,
Потом в себе мы прячем виновато.
Едва ли понимая —
Почему.
А почему мы с детством разлучились?
И наши дети этот путь пройдут, —
Восторг они заменят на учтивость,
Доверчивости строгость предпочтут.
Природа нам оказывает милость:
Мы в детях повторяемся своих…
Но не об этом мой наивный стих.
Хочу,
Чтобы в нас детство повторилось.
У мемориала
У Вечного огня,
Зажженного в честь павших
Не на войне минувшей —
Павших в наши дни,
Грущу, что никогда
Они не станут старше,
И думаю о том, как молоды они.
Им жизнь не написала
Длинных биографий.
Была лишь только юность,
Служба и друзья…
И смотрят на меня
С печальных фотографий
Безоблачные лица,
Весенние глаза.
И возле их имен —
Живых, а не убитых —
Мы все в минуты эти
Чище и добрей…
И падает снежок