– А ты откуда, Мика?
– Беллингэм.
Фрэнк выпрямился:
– Беллингэм… штат Вашингтон?
– Ты знаешь этот город?
– Ну а как же. Я родился и вырос в Сиэтле. Про Джапантаун слышал?
– Ты американец?
– Не меньше, чем Бейб Рут, – улыбнулся Фрэнк.
Мика почувствовал, что Фрэнк нравится ему все больше с каждой минутой.
– А есть тут еще американцы?
– В смысле японо-американцы?
Мика пожал плечами.
– Нас таких тысячи.
– Правда? Они сюда переехали после Перл-Харбора? – Фрэнк с трудом подавил улыбку. – Что я такого смешного сказал?
– Ты говоришь так, будто мы – враги Соединенных Штатов. Мы – лояльные американцы. В Хиросиму мы приехали по разным причинам: посетить родственников, учиться в университете и так далее. И застряли тут, когда разразилась война.
Мика обдумал услышанное. Японские граждане в Биллингэме заявили о своей верности Америке как раз перед тем, как их сослали в лагеря. Он им не верил, но в устах Фрэнка те же слова воспринимались иначе.
– Отец возил нас с братом в Сиэтл смотреть на игру «Рейниеров» на стадионе Сикса. А после игры водил нас в один ресторан в Джапантауне. Говорил, что у них лучшая лапша соба.
– Название ресторана не помнишь?
– Описать могу. Тесно, запах пряностей. Ман… что-то такое.
– «Манэки»?
– Да, точно.
Фрэнк просиял:
– Я всегда там ел.
Ода покачался на ногах:
– А я японец из Японии. Настоящий японец, не пришлый.
– Ну вот, начинается.
Фрэнк завел глаза к небу.
– А свою историю расскажешь, Ода? – спросил Мика.
– Мою историю?
– Откуда ты? В смысле, что из Японии, я уже знаю.
Ода опустил глаза:
– Хочешь знать про меня?
– Конечно, отчего нет?
Ода собрал слюну и харкнул в реку. Нитка слюны повисла на нижней губе.
– Не знаю, зачем мертвым плевать. Не знаю, зачем мертвым нужно делать много такого, что мы делаем. Какая-то шуточка, которую Бог с нами играет. Попы обещали больше, чем вот это.
Мика выпрямился, прислонился спиной к стенке за бочкой.
– Попы?
– Ода был воспитан в христианстве.
– И вот посмотрите на меня теперь. Иисус ко мне не явился, пить со мной не стал. Был бы здесь поп, он бы со мной выпил.
Ода снова глотнул сакэ.
– Ты мне хотел свою историю рассказать, – напомнил Мика.
– Правда хотел? – Ода опустил бутылку. – С чего бы мне тебе что-нибудь рассказывать, американец? Ты на меня бомбы бросал.
– Бомбы? Не, бомбы мы не бросали. Это были листовки.
– Что такое листовки?
– Ну, бумажки такие.
– Зачем сбрасывать бумажки?
– Предупреждать жителей Хиросимы, чтобы ушли, пока мы не вернулись бросать бомбы.
Ода хмыкнул:
– А зачем это делать? Вы разве не хотите убивать людей?
Мика выдохнул.
– Я раньше думал, что хотим.
– Ты сбит с толку, Мика-сан. – Ода пошлепал губами, устроился на бочке поудобнее. – Значит, хочешь про меня послушать? Ладно. Я родился на острове Сэйдзима. Белые буки, сосны. Деревенька из четырех домов. Отец рыбачил. Его отец рыбачил. И я рыбачил.
Он сделал еще глоток. Глаза его повлажнели – он погружался в воспоминания.
– Когда я был моложе, я ходил на отцовской лодке с друзьями в море. Мы ловили осьминога.
– Чтобы поймать осьминога, смотришь в воду, пока не увидишь: господин Осьминог спит перед входом в свою пещеру. Тогда опускаешь шест с красным флагом.
– Чтобы осьминога разозлить?
– Нет, они добродушные. Опускаешь красный флаг, потому что осьминог любит этот цвет. Уж так его любит господин Осьминог, что обнимает и не выпускает. Если мы ловили большого осьминога, то затаскивали его в лодку и потом по очереди надевали господина Осьминога на спину как ранец. Он вокруг нас оборачивал щупальца, и мы ныряли в море.
– А осьминог не пытался сбежать?
– О нет. Они когда за что-то возьмутся, уже не выпускают. Господин Осьминог пускался плавать, выстреливая сзади водой. Представь себе, что у тебя личный мотор. Осьминог плывет быстро, но мы его умели направить обратно к лодке. Если господин Осьминог пугался, он выпускал чернила, и мы вылезали черные, как африканцы. Так мы играли целый день по очереди, и на спинах оставались следы от присосок. А когда игра кончалась, господина Осьминога свежевали и съедали. Отличные были дни.
– Наверняка осьминогу тоже бывало весело, – сказал Мика.
– А черепах мы не обижали. Черепахи – это долгая жизнь. Если в наши сети попадалась черепаха, мы ее осторожно освобождали, потом давали ей хлебнуть сакэ. Потом отпускали, и счастливый пьяный черепах нырял, а потом выныривал отдать нам поклон.