Запротестовал, Фельдшер доложил о моей дерзости врачу.
32
!
Врач взглянул на мои оголенные, уродливые от опухоли икры,
поднял на меня Невозмутимо-изумленные глаза и раздельно,
внушительно скомандовал:
— Извольте выйти вон! Вы здоровы!
Не верил своим ушам и замер на стуле в оцепенении.
в немой неподвижности.
На уроках словесности никак невозможно удержаться от смеха.
Нарушаю смехом 'торжественное благочиние, н меня наказывают.
Получил уже пять нарядов вне очереди.
Глупее солдатской словесности ничего нельзя и придумать.
Отделенные и взводные в словесности сами ничего не смыслят.
Коверкают слова уморительно.
Б нашей роте ни один человек не может выговорить правильно
слово хоругвь. Говорят: херугва.
Нужно знать всех особ царствующего дома.
Нужно знать все военные чины от ефрейтора до
главнокомандующего.
Нужно знать фамилии всего ротного, полкового, бригадного,
дивизионного и корпусного начальства. Всю эту
3.—В* Араштлвв
33
тарабарскую премудрость мы, как попугаи, зубрим ежедневно.
Фамилии у начальства трудные, запомнить их—мука.
Штабс-капитана фон-Таубе солдаты зовут:
«Вон
Тумба».
Поручика 3арембо-Ранцевича — «Репа в ранце».
Подпоручика фон-Финкелыптейна — «Вой Филька Щеинж
«Воя Тумбы» и «Репы в ранце» вносят некоторое разнообразие в
серую казарменную жизнь. у
Когда я разражаюсь гомерическим хохотом, взводный грозит
набить мне «морду».
Пока еще не бил. А человек он «сурьезный», пожалуй, что и набьет
когда-нибудь.
Тяжела ты, серая шинель!
Рано утром вызвали в кабинет к ротному командиру. Вежливо
пригласил сесть.
— Вы студент?
— Уже кончил, ваше высокоблагородие.
— Мы направляем вас в школу прапорщиков. Полу- :гили приказ.
Через неделю вас возьмут из роты. Война, видимо, затянется. Предстоит
большой спрос на офицерский состав. Вы рады, конечно? А теперь пока
идите отдыхать. Я сделаю распоряжение, чтобы вас не выводили
больше на строевые занятия.
— Ваше высокоблагородие.. Я не поеду в школу прапорщиков.
На лице капитана удивление и, кажется, искреннее.
— Это почему-с? — Голос звучит иронически.
34
И эта ирония замораживает меня. Становится Неловко.
Говорить с ним не хочется.
— Не желаю.
— Полагаю, это не секрет? Облените, пожалуйста, причины
уклонения?
— Я не хочу занимать командную должность.
Он сокрушенно покачал головой.
— Это очень прискорбно. Ну, что ж, Я уважаю и мнения других.
Только вы это мненьице оставьте уж лучше пока при себе. Думайте там
себе как хотите, по влиять в этом отношении на других — боже вас
сохрани! Вам придется тогда познакомиться не только с полковой
гауптвахтой, но с учреждениями, более приспособленными для
исправления вредного направления мысли. Я в этом тверд, как скала.
Имейте в вида: не потерплю!
Когда я по его предложению поворачиваюсь на каблуках и шагаю к
двери, он кричит мне вслед:
— А все-таки подумайте еще о школе. Рапорт я отложу до завтра.
Я остался при своем первоначальном мнение.
*
Немцы успешно продвигаются к сердцу Франции, Передовые
колонны немецкой армии находятся в двухстах пятидесяти километрах
от Парижа. На подступах к «городу революции» идут кровопролитные
бои. Потери с обеих сторон колоссальны.
На нашем фронте пока затишье. Наши войска только
разворачиваются.
Немцы нас не беспокоят.
35
План'немецкого командования слишком ясен: сначала раздавить
французов и затем всей силой обрушиться на неповоротливую русскую
армию.
В связи с «предстоящими событиями» во Франции образовано
министерство «национальной обороны».
Военное министерство возглавляется Милье.раном. В кабинет
входят также и Жюль Год, Марсель Семба. Эти люди называют себя
социалистами.
В Петербурге ходят упорные слухи, что Париж в скором времени
будет занят немцами.
В печати появляются - вероятно, продиктованные французским
посольством в Петербурге — осторожные заметки, напоминающие о
том, что русская армия должна помочь союзникам отстоять Париж.
Анчишкин н Граве тоже отказались итти в школу прапорщиков.
Оба рвутся на фронт, у каждого свои соображения.
Граве боится, что война кончится через несколько месяцев и ему не
придется понюхать пороху.
Анчишкин торопится громить немцев и, между прочим, собирать
материалы для поэм.
Мне, Граве и Анчишкину пристрочили красные погоны с пестрыми
кантиками по краям.
Не хотел надевать. Фельдфебель пригрозил гауптвахтой.
Гауптвахта — панацея от всех зол.
Погоны вольноопределяющегося дают некоторые плюсы и
минусы.
Плюсы: офицеры стали более вежливо обращаться- : вместо ты
говорят вы. Только ефрейторы попрежпему
36
9
мне тыкают. Для них не существует фетишизма пестрыv кантиков.
Ефрейтор — выше закона.
Минусы: изменилось отношение солдат. Почувствовали во мне
чужого человека. Мои «странности», на которые они раньше не
обращали внимания, всплыли теперь перед ними в новом
фантастическом свете.
Вчера, в обед я слышал, как новобранец Зимин говорил по моему
адресу:
— Не иначе —для шпионства за нами приставлен. Почему он ходит
с книжкой? Почему записывает все, что нм скажешь?
—
■ Правильно!,. Правильно! — подтвердил собеседник.
— По всем признакам барин, а спит с нами в казарме. Зачем?
— Шпион!. Остерегаться надо. Начальство при ем ругать не след.
Упекут живо, сволочи.
Второй взвод — Бондарчука — это своего рода штрафной
батальон.
Пружинистый, сухой, с жестким взглядом глубоко ввалившихся
серых глаз, он все за нятия превращает в уроки мордобития.
'
Особенно неистовствует' на- колке чучел, при изучении ружейных
приемов.
■
Очень своеобразный бокс: одна сторона наносит удары, "а другая,
не защищаясь, принимает их как должное.
Любимый прием Бондарчука — удар в подбородок снизу. ’
Люди падают от этих ударов в обморок, прокусывают языки,
теряют раздробленные зубы.
37
/
Придя с занятий, «клиенты» Бондарчука, долго шга.-* чут
бессильными слезами.
Но эти слезы не трогают меня, а скорее раздражают. Плакать всякий
умеет.
Я зачитывался Герценом, Чернышевским, Михайловским. В тиши
кабинета плакал над «страдающими» мужиками Григоровича,
Успенского, Каронина, Решетникова, Левитова, Короленко..
Сейчас вот, когда на моих глазах бьют по скулам этих самых
настоящих, не книжных мужиков, я вместо тот, чтобы плакать вместе с
ними, уткнувшись в грязную подушку, «сочувствовать» им., начинаю все
больше и больше ненавидеть проявляемое ими терпение, хотя и
понимаю, что это — терпение до поры, до времени.
Я начинаю понимать, что для изменения этих порядков необходимо
не толстовское непротивление, а революционное насилие.
Какими словами, в самом деле, можно охарактеризовать плач два
дцат и летних парней почти саженного роста, способных свалить ударом
кулака любого буйвола?
*
j
fr
В сентябре переехали из казармы в лагери.
Покидал Петербург G большим удовольствием. Самые плохие
лагери — лучше хорошей казармы.
Целый день на лож природы. Солнце, воздух, аромат ' полей и
чухонских деревушек.
Но палаток не хватило на всех. Нашу роту разместили в..
кавалерийской конюшне.
В ней пахнет конским потом, навозом. Нет ни одного окна, только