Всё это он помнил. И всё это делалось с наущения людей в черных рясах.
Боги уберегли его, еще в детстве они в лице престарелой Богумилы, надежно спрятали трясущегося мальчика, когда пытали Свентослава. Батюшка Велес надежно оберегал его в лесу, во время долгих скитаний, когда пришлось оставить родных, дабы не быть убитым. Да и вообще, на протяжении всей жизни они помогали и поддерживали его.
Но, несмотря ни на что, со временем ненависть притупилась, а то и вовсе поугасла.
Он не сможет в одиночку переделать мир, как бы ему ни хотелось. Страшно и скорбно было наблюдать, как родная вера его отцов и дедов, прогибаясь под ударами христианства, обессиленно падала и понемногу умирала в сердцах людей.
Поэтому не ненависть, а боль поселилась в его душе, сделавшись постоянным спутником.
Да, он не мог переделать мир. Но Ярисвет делал, что мог. Не скрываясь по чащобам, он бродил по матушке-земле, помогая, поддерживая и излечивая тех, кто в этом нуждался. Он не пытался навязывать свои мысли и не призывал отринуть Христа и попов, а просто делал то, что было в его силах, ничего не требуя взамен.
Чего нельзя сказать о попах.
— Эх-х-х… — Ярисвет отвёл взгляд от огня и посмотрел на мерцающие в ночном небе звёзды.
Он и не заметил, как поддавшись воспоминаниям и гневу, словно сосуд, до краёв наполнился жгучей яростью. А ведь всё из-за того монаха, что утром повстречался на дороге. Не было сил смотреть, как рассыпаются в поклонах бедные люди.
Взяв прутик, он пошевелил угли и, потянувшись к сумкам, достал сухую полоску вяленого мяса.
Жуя мясо, Ярисвет лёг на спину, наблюдая за красотой звёзд и прислушиваясь к ночной жизни.
Где-то в глубине леса ухала сова, в траве стрекотали букашки, тяжело сопел кабан, копавшийся в прошлогодней листве, ковром устилавшей землю. Он слышал сонное щебетание маленьких пташек, пересказывающих дневные вести друг дружке, и мягкий шелест деревьев, на которых они сидели, пел колыбельную старому волхву.
Привычные звуки, словно крик, резанул неожиданный шум. Природа забеспокоилась, кабан перестал шуршать, птицы смолкли, и ветер стих, прислушиваясь. Шёл человек.
Костёр почти догорел, и Ярисвет не стал беспокоить угли, чтобы дать нежданному путнику преимущества. Ведь его глаза привыкли к ночной мгле, а разведи Ярисвет костёр, так почитай, что ослеп, и дальше носа ничего не увидишь.
Конечно, не стоило готовиться к худшему, но поостеречься было необходимо. Кто его знает, чего он среди ночи по лесу шатается.
Сперва, кроме шороха шагов и хруста случайных веток, оказавшихся на пути, ничего слышно не было. Но потом показалось лицо, будто плывшее само по себе, большое, круглое, и до боли знакомое.
Поп выбрался из редкого кустарника, который, скорее всего, не разглядел во тьме, и шагнул на поляну, отряхиваясь от прицепившихся к рясе мелких веточек и листьев.
Они, молча, разглядывали друг друга, словно в первый раз.
Молчание нарушил Ярисвет:
— Вечер добрый, «батюшка», прости, что не кланяюсь, спина что-то занедужила, сгибаться не велит, — сказал он насмешливо.
Игнатий вздохнул и подошел ближе к тлеющему костру, скинув на землю мешок. Внутри он весь недоумевал, шёл себе, шёл, безо всякого направления, и на тебе, утренний знакомец!
— И тебе вечер добрый, путник, — не обратив внимания на ехидство в словах язычника, Игнатий продолжил, — позволь мне погреться у твоего костра?
— Я гляжу, ты уже устроился, — Ярисвет, так и не поднявшись с земли, лёг на бок, подперев голову рукой, — коли ты захочешь замарать свои белы рученьки, можешь и согреться, да надобно б костер развести для начала.
Волхву стало интересно, не мог человек, ломившийся сквозь чащу, словно медведь, выследить его, так неужели эта встреча была случайна? Но случайностей не бывает. Во всем был умысел богов.
Игнатий разворошил угли и, подкинув припасенные язычником дрова, отправился в лес за новым запасом.
Пока батюшка собирал палки, Ярисвет пожевал ещё одну полоску мяса и, выудив полный бурдюк сурьи, удовлетворённо хмыкнув, отпил глоток. Не пошутить ли боги вознамерились, а может лесной дух так играет?
Когда, дело было сделано, Игнатий блаженно расположился у пылающего костра, вытянув в его сторону мокрые от росы ноги.
— Я знаю, кто ты, и знаю, что ты ненавидишь меня, — начал монах, — но пока я собирал хворост, подумал, что наша встреча не случайна, видимо воля Божья на ней, только пока моим умом эту волю не объять.