Ярисвет сделал большой глоток хмельного напитка и протянул бурдюк собеседнику. Тот, поколебавшись, мгновение, принял его, сделав маленький глоток.
— Как же тебе вера пить позволяет? Это же грех! Я вижу, ты инок, и, видимо, ищешь духовного совершенства и Божьей благодати в этой глуши?
— Да я не святой! – сорвался Игнатий, — и не инок, сам не знаю, кто я теперь! Сделав ещё глоток, он вернул бурдюк, — и у меня свой путь, о котором тебе знать и не обязательно, зачем мне делиться с тем, кто пытается меня задеть?
— А чего ты ещё ждешь от меня? – Ярисвет сел, — услуженья? Благодарности, что осветил это место своим присутствием? Чего?
— Ничего… — Игнатий огладил бороду, — ничего, кроме доброго уважения к человеку, незаслуженно подвергающемуся твоему гневу. Что я тебе сделал, чтобы ты так ненавидел меня?
— Твоя вера сделала! Братья твои, жирные от крови народа, сделали! Ясно тебе?!
Ярисвет яростно потревожил костёр, разметав искры.
— Видит Бог, я пытался поговорить с тобою спокойно. Возможно, мне стоит поискать другое место для ночлега.
— Не надо ничего искать, — волхв лёг, повернувшись к Игнатию спиной, — что я, не человек? Ты меня никак не тревожишь, если молчишь.
Уходить не хотелось и, расположившись на земле, монах задумался. Несмотря на упреки, он знал, что должен чувствовать этот язычник, и в свою очередь спросил себя: «А если я окажусь на его месте, как буду вести себя тогда?».
Размышляя и ворочаясь без сна, Игнатий произнёс:
— Меня Игнатием величают, и я тебе худого не делал, и за братьев своих смиренно прошу прощения.
Он не ждал ответа, но услышал сиплый голос:
— Ярисвет… Складно говоришь, но от тебя прощенья не приму.
Волхв пробудился с рассветом. Отойдя с глаз незваного гостя, он совершил краткое славление Богам и вернулся к стоянке. Игнатий лежал на спине и, закатив глаза, громко охал:
— О-о-ох-х, о Господи… О-ох, Боже мой…
Присев у мешка, Ярисвет достал свои нехитрые припасы, краюшку черствого хлеба и вяленое мясо.
— Ты чего, батюшка? Никак, молитву читаешь? – Он криво ухмыльнулся.
— Хотел бы… Да вот спина… О, Господи… Больно-то как… Даже сил подняться нет.
Нахмурившись, волхв подошел к иноку.
— Ну-ка, дай погляжу, чего там у тебя.
— Да мне бы только встать, там само отойдет, — Игнатий бросил настороженный взгляд на язычника, — у меня это не впервой.
— Как знаешь… — ухватив протянутую монахом руку, Ярисвет без предупреждения, резко, привёл его в сидячее положение.
— О-о-о-о-о-ох-х-х-х! Святые угодники!!! – скривился инок.
Недолго постояв возле него, Ярисвет убедился, что всё в порядке и вернулся к припасам.
— Боишься моей дьявольской силы? – протягивая полоску мяса монаху, спросил волхв.
— А чего мне тебя бояться? – Игнатий нахмурился, ожидая подвоха.
— Ну как? Я же с вашим чертом, то бишь, как его там… Диаволом, вот! На одной ноге, вроде.
Инок взял полоску мяса, повертев её в руках.
— Я тут судить тебя не вправе, судит Господь, нам, грешным это не дано. Но ежели ты всем помогаешь, как Переславе надысь, то могу я предположить только, что не может эта сила твоя от нечистого исходить, — старательно подбирая слова, медленно проговорил монах.
— Похоже, батюшка, один ты такой на белом свете, праведный, – волхв небрежно махнул рукой, — чего ты еще у Зыбы выведал? Небось, он-то меня расписал как следует.
— Ничего я не выведывал, я тебе не наворопник какой, просто вёл беседу, об остальном и сам догадался.
— Понятно…
В полном молчании они закончили трапезу и стали собираться. Игнатий, постоянно вспоминая Господа, охал и ахал, и в итоге Ярисвет, не выдержав, помог ему собраться.
— Идти-то сможешь?
— А чего не смочь? – осторожно пристроив мешок на плече, инок взялся за посох, но, сделав первый шаг, невольно сгорбился.
Ярисвет тяжело вздохнул:
— Ладно уж. Пойдём. Я тебя немного провожу.
— Да я обременять тебя не хочу, у самого поди дел невпроворот.
— Да какие у меня дела? – Ярисвет забрал ношу монаха и закинул его тяжелую руку себе на плечо.
— Пошли не торопясь, – и они потихоньку заковыляли.
Ярисвет хотел только довести Игнатия до дороги и там разойтись, но, несмотря на слова инока, что это бывало с ним уже не раз, и ему следует только расходиться, боль не отпускала его спину. Бросить его одного волхв не мог, не позволяла совесть, и поэтому его желанию поскорее распрощаться со своим спутником, по-видимому, сбыться было не суждено.