– Я этого не утверждала. Можете записать так: сегодня, около тринадцати часов, очень похожая женщина проезжала по улице Черешневой, в очень похожей дипломатической машине, с ребенком на руках. Ребенку, судя по росту и величине ладошек, от года до двух. Кто был за рулем, я не видела. Если женщина не меняла каждые два часа по дипломатической машине, то и автомобиль, и водитель те же. Кстати, номер «Джипа» и лицо водителя мог запомнить милиционер, который стоял неподалеку. Похож на Гогу Круценко, это все, что могу сказать.
– Вот как? Распишитесь и оставьте номер телефона. Возможно, вы нам понадобитесь. – Дежурная фраза была брошена с явным подтекстом: «Ходять тут всякие, работать мешають».
Как ни старалась, ни умничала, все равно в дураках осталась. Похоже, со времен Алексея Максимовича никого не волнует вопрос: «А был ли мальчик?» И я решила уйти. Слишком много событий за день, устала, и есть очень хочется.
Ранние ноябрьские сумерки смягчались старанием фонарей, горящих через один: электричество экономили. А между светильниками тьма стоит сгустками – хоть грабь, хоть убивай. Хорошо, движение по тротуару активизировалось, люди домой возвращаются. А то я вдруг нервная стала, иду и оглядываюсь, как будто бы за спиной костлявая смерть подбирается. Внезапно посыпал снег, тяжелый и мокрый, закружил, бросаясь в лицо. Я надвинула капюшон и еще раз порадовалась непромокаемому приобретению.
Навстречу проехал белый автомобиль с американским флажком, работники посольства спешили опознать своих. Долго они собирались. А может, собрались быстро, но простояли в пробках. Что я знаю о жизни этого города? По правде сказать, ничегошеньки. Не вызывает во мне столица ни зависти, ни любопытства. Сяду сейчас в вагоне подземного электропоезда, миную красоты центра, поднимусь на станции «Печатники». Затем двадцать минут на автобусе, морщась от ароматов свалок и очистных сооружений Курьяново. Финиширую в чистеньком Муркино, скорее всего, с шабашником. А столица останется позади, лакомая для многих, труднопереваримая для большинства. И мерцает в городе-спруте искорка моей души – двоюродная сестренка, одна, из четырнадцати миллионов борцов за индивидуальное благосостояние.
Задумала Вроника в столице выскочить замуж, и не иначе, а за мультимиллионера. Устроилась официанткой в шикарный кабак на Арбате, цепляет время от времени папиков и мажоров. Или ее цепляют, у всех своя точка зрения. А когда округлый животик стал вырастать под фартучком, ситуация «как в мексиканских сериалах» не повторилась. Русские мужики не сравнимы с заокеанскими – не стали страдать и драться, оспаривая отцовство. Друг в друга пальцами ткнули и разъехались на шикарных тачках к будущим приключениям.
Вероника вернулась в Нижний и родила мальчонку. Но не сделала должных выводов: подарила кулек с синей ленточкой сестре с заботливой теткой (родители Вероники давно погибли в аварии), и опять в Москву укатила.
С тех пор миновало пять лет. Ни полушки на содержание Андрейки мы не видали. Зато сестренка рассказывает, все у нее замечательно: с одним пустозвоном рассталась, зато другого нашла, значительно лучше прежнего. С одной квартиры попросили, зато в другую переехала, с видом на исторические достопримечательности. Меня зовет большие деньги зашибать. Сколько зарабатывает сама, целомудренно умалчивает – в Москве считается дурным тоном говорить на подобные темы. Друзья намекают, что столь деликатный вопрос могли б обсудить с кукушкой судебные исполнители.
А племянник меж тем растет, мамой меня называет. Я работаю, мать на пенсии. Так и живем-не бедствуем, судебные склоки нам ни к чему.
Хорошо осуждать чужих, свое дорого. Мы с мамой Веронику не понимаем, но получается, как будто бы ей потворствуем. О том, что родная мамочка должна о сыне заботиться, теплом души согревать, на правильный путь наставлять, мы в своих тактичных посланиях уже не упоминаем. Раньше пробовали. Но Верончик упреки в упор игнорирует. Будто не было их вообще. Будто читать разучилась на отдельно взятой цитате.
Пригородный до Муркино, как обычно, только отъехал. Предстояло его поджидать битый час у запертой станции или жертвовать очередной купюрой. Одинокий бомбист выдал неоспоримое:
– Сто рублей.
Кто б сомневался. Я оглянулась по сторонам, ища желающих разделить ценовую нагрузку. Сгорбленный старичок мялся неподалеку, стеснялся подойти.