— Я не считаю, что пора об этом думать, отец.
Итачи едва хватало на выдержку перед традициями. Он своим холодным взглядом, направленным прямо в глаза отцу, ясно давал понять, что его эта информация не интересует и не представляет для него ценности. Как раз таки отношения с кем-либо и были для него непозволительным грузом, даже не давление деревни и клана.
Фугаку нахмурился. Он не любил, когда ему подобным образом высказывали свое несогласие, как, впрочем, вообще не любил возражения детей в свой адрес, но тем не менее всегда выслушивал их. Однако не в этот раз.
— Итачи, пойми, как ни бегай, рано или поздно это надо сделать. Ты — будущий глава клана, ты обязан…
— Я никому ничем не обязан, я уже давно отдал долги своим учителям и тем, кто помогал мне. Тем более, это дело не требует такой скороспелости, я еще не готов.
— Итачи, послушай меня. Ты в первую очередь обязан мне хотя бы своим рождением на этот свет. Я не понимаю, что у тебя на уме и к чему такие возражения. Это не должно быть новостью для тебя. Неужели ты думаешь, что я выберу для тебя нечто плохое?
Итачи пожал плечами, все так же холодно смотря на отца.
— Я лишь высказываю свое мнение.
— Я — твой родитель, где уважение?
— Уважение, клан, традиции… Вы все живете только этим и ради этого, вы не допускаете малейшего отступления от правил. Вы не разрешаете мне высказывать свое мнение, а это разве уважение ко мне? Разве я не могу принять участие в решении своей жизни и судьбы? Это разве не уважение к своим сыновьям?
— Глупец. Я думал, ты достаточно вырос, но ты еще просто мальчишка, не понимающий значения всего этого. Итак, сегодня я пригласил к нам по поводу вашего возвращения несколько влиятельных семей клана, одна из них будет с дочерью, Учихой Изуми (6). Я выбрал ее тебе в потенциальные жены и…
— Отец, вы даже уже выбрали за меня?
— Помолчи! Ты не даешь мне закончить. Ты просто познакомишься с ней, поговоришь. Может, она и мне не придется по вкусу, кто знает. Однако я думаю, что из такой хорошей семьи девушка должна быть достойная. Итачи, я не заставляю тебя делать это сейчас, я понимаю твое стремление быть свободным, но помолвленными вы должны быть. В конце концов, если она тебе не понравится, я дам тебе возможность самому выбрать жену, будь счастлив с той, которую выберешь, мы с матерью будем счастливы. Но Учиха Изуми — лучшее из того, что я нашел сам.
Итачи отвел глаза, челка упала на лоб. И отец, и сын молчали.
Нет, пора прекратить себе лгать.
Стать идеальным шиноби, стать самым сильным шиноби — нет, Итачи этого больше не хотел. Это уже не желание, а привычка, которая требвала, чтобы от нее избавились. Итачи уже смог преодолеть непреодолимый порог, шагнуть за черту; он уже не видел в этом смысла, жизни, существования, он устал, он испил себя, он опустел изнутри. Любой шиноби — идеальный убийца, без чувств и эмоций. Итачи отчасти был таким и даже не отчасти, а практически выжег все, что есть человеческого в нем. Но именно это «практически все» и вызывало секундную жалость, когда убиваешь своей рукой человека, так же защищающего честь своей деревни; вызывало удивление, когда младший брат говорил какую-нибудь глупость, как сегодня.
Злом, не дающим выжить шиноби как человеку, Итачи считал не людей, а традиции и законы.
Коноха была полна предрассудков, по которым жил и клан Учиха.
Их Итачи не мог понять.
Раньше Итачи этого не понимал, не придавал значения, гнался и бежал за славой. Но, оглянувшись вокруг себя со своего недосягаемого пьедестала, он вдруг увидел, что есть нечто другое, что для его пустоты ему нужно нечто другое, что у него есть это нечто другое, но его надо взять, его надо разбудить ото сна, в котором был и сам Итачи столько лет, — после этого он невольно устыдился своего совершенного уродства.
Итачи ничего не ответил отцу. Что делать, ему действительно нельзя дерзить, он все еще не только глава клана, но и семьи. Итачи встал с татами, его одежда тихо прошуршала, а он сам, едва опустив голову вниз, как в знак извинения и беспрекословного повиновения, только сказал:
— Да, отец.
***
Саске не стал пока заходить в купальню. Он только переоделся в свое домашнее юкато темно-синего цвета, помазал мазью порезы и мозоли на ногах, прошедших километры по пыльной дороге.
Саске не любил ходить на миссии совместно с другими шиноби Конохи. Он чувствовал себя стянуто и неуютно в обществе чужих людей, постоянно напрягался, хоть и не показывал этого. К каждому из команды он был подсознательно агрессивно настроен, от каждого ждал подвоха и не доверял на задании никому. Он просто пользовался их силами, выжидал удобный для себя и брата момент и наносил последний, самый разрушительный финальный удар.
Саске так и не научился работать в команде. Или он брал все на себя, или использовал других.
Мать поставила перед ним маленькую тарелку с рисом и мясом и налила в глиняную пиалу молоко, исподлобья наблюдая, как нахмурился Саске, пережевывая кусок предложенного ему обеда.
— А воды нет?
— У нас неделю назад вспыхнула эпидемия, отец пока запретил в клане пить воду, — кратко объяснила Микото, поставив кувшин обратно на столик.
Саске не любил молоко. Оно отдавало запахом коровы и навозом. Запах, который он ненавидел.
Но мысли как всегда плавно и совершенно незаметно для своего хозяина перетекли в другое русло, и, смотря, как мать снова поднимает большую плетеную корзину с грязной одеждой, Саске внезапно как будто бы спохватился:
— А о чем хотел поговорить отец с братом?
Микото молча пожала плечами.
— Почему меня не оставили присутствовать? Я ведь теперь тоже в делах клана, — голос прозвучал с толикой напряжения.
Мать только улыбнулась, подойдя к проходу в коридор.
— У них личный разговор. Стало быть, для того есть причины. Итачи, — Микото вдруг посторонилась, пропуская появившегося на пороге старшего сына, — а мы о тебе говорили. Садись, твоя еда на столе. Я пока позабочусь о купальне.
Мать, двумя руками придерживая глубокую и широкую корзину, вышла, оставив братьев наедине друг с другом.
Саске, подперев рукой голову, аккуратно отложил палочки на подставку, со странным взглядом покосившись на Итачи. Тот молча начал есть, смотря только себе в тарелку, но в то же время он ощущал на своем лице взгляд младшего брата, полный терпеливого и холодного ожидания. Все равно, даже после этого Итачи молчал, как это делал обычно, только изредка кидал косой взгляд на пустую пиалу. Саске, перехватив его взгляд, потянулся за кувшином, наливая брату молока.
— Воды нет, — на всякий случай сухо добавил он, слушая, как льется напиток, как его белые капли разбрызгиваются на стенки пиалы, плескаясь внутри. Итачи кивнул, подхватил пальцами полную чашу и сделал маленький глоток, после которого его губы побелели.
— Вытри рот, — снова подал голос Саске. Судя по всему, он хотел начать разговор, но спрашивать что-то в упор не желал, что забавляло Итачи, который и не думал начинать разговор сам. Он даже не смотрел в сторону младшего брата; оттерев рукой рот, продолжил есть.
— Ты лучше к себе в тарелку смотри, а не на меня.
Саске вспыхнул, сдвигая брови. Тихо, даже как будто уязвлено хмыкнул и продолжил ужинать, чувствуя, как в проход со двора влетает запах каких-то противных цветов, раздражая своей приторностью. Мать их любила, ее младший сын предпочитал горький аромат. Недаром, когда скашивали луга, он всегда выходил туда, садился где-нибудь в тени и начинал либо точить оружие, либо просто, прищурив глаза, смотрел, как крестьяне работают; либо тренировался, вдыхая всей грудью терпкий запах.
Но идеальное молчание не продлилось долго. Краем уха услышав, как Саске снова, на сей раз решительно и категорично отложил палочки, Итачи мысленно усмехнулся: его младший брат всегда нетерпелив и никогда не желает отступать от своего.
— Брат, о чем вы говорили с отцом?
Вопрос был задан в лоб. Напрямую, как Саске и любил делать. Его всегда раздражала манера Итачи говорить загадками.