Дом потянулся еще раз, прогнулся и поддал вампиру вдогонку тяжелой,окованной железом дверью. Удар пришелся сзади, так что вампир, не теряя темпа, вновь шагнул вперед и растянулся, не удержавшись, на полу во весь рост.
Немного растерянная от неожиданности женщина увидела под ногами того, кто всегда и деспотически заставлял ее жить только его, вампира, жизнью.
А жизнь других людей ценил только, как источник забавы, пищи, интриги или развлечения. Женщина не удержалась и всхлипнула, затем хихикнула, затем растерялась, рассмеялась, остановиться не смогла.
Вампир не дышал и не шевелился. Женщина чувствовала спиной дружескую поддержку старого дома и понимала вдруг собственную принадлежность странному треугольнику: он, она и старый дом, в качестве третьего: защитника, опекуна, покровителя.
Затем выпрямилась гордо. Спасенная от вампира пленница стояла неподвижно, про себя лихорадочно решая, надо ли немедленно кидаться на помощь своему бывшему возлюбленному или дождаться пока он, приходя в себя и отлепляясь от пола по частям: локти, колени, мокрый кожаный плащ, черные кожистые крылья, поднимется сам...
И тогда обрушиться на него градом упреков, оскорблений, претензий...
Часть третья. Украсть историю...
Украсть историю...
ТЕМА: Патриотическое краеведение.
Примечание: История городского вампирства.
...Но ведь был же Ромео, была Джульетта …
Маргарита Алигер. Из стихотворения. Цитата. Вместо эпиграфа.
...Как много вещей начинается, продолжается и заканчивается в трамвае. Который стоит, потому что ночью начался, а утром продолжился снегопад.
Снег падал пушистый и мягкий. Он нес вместе с собою свежесть и надежно укрывал «следы человека»: помойки и груды мусора.
Общественный транспорт работать не мог. Трамваи стояли рядами. И друг за другом...
И тщательно взвешивая, сидела в пустом трамвае и обдумывала, что идти пешком далеко, маршрутные такси тоже увязают и тонут в снегу рядом с трамвайными рельсами, а день все равно теряется больше чем наполовину. Я решила смириться и не спешить, а подождать, дочитывая книгу.
Кто знает, зачем общаются люди. И почему они не умеют в свободную минуту заниматься собственными делами.
Росла в деревне, поэтому знаю, какими доброжелательными бывают старушки, с утра припавшие на огороде к картофельной борозде. С рассвета окучивают картофель, потом собирают колорадского жука. Или выкапывают картофель, если он ранний или "огородные дела" происходят по осени. Бабульки не просто устают, но еще и дико скучают по любой интересной или новой информации...
И понимаю одинокую обособленность любого жителя больших городов. Их организм настолько устает от множества раздражительной, излишней, информации, что равнодушно выплескиваясь сплошной человеческой массой из входа – выхода в метро, москвичи не замечают посторонних людей, не реагируют на них, просто их не видят!
Но в нашем провинциальном городе незнакомые люди начинают общаться сразу и вдруг. И сами устанавливают правила общения.
Пожилая женщина в шапочке, пуховике, морщинах и седине, не молодилась она, и свой возраст не прятала, спросила у меня который час.
Ответила. Из небольшого одолжения возник разговор, вернее, сначала разговор начинался, как монолог моей соседки, что сидела в трамвае на сиденье рядом.
Трамвай стоял, все больше увязая в сыпучем и мелком снегу, что падал и падал с неба. Солнце светило неясно и смутно. Спешить было некуда.
Я в зажиточной семье родилась. - Начинала рассказ моя собеседница. - Нас раскулачили. Наш дом, большой он был,
отдали под школу. И до сих пор он, как школа стоит. А нашей семье хотели отдать домишко маленький, но моя мать отказалась.
У меня мама очень ловкая была. Меня всегда ругала – нет, ты не в меня пошла, нету в тебе ни сноровки, ни смекалистости.
Мать отказалась других людей из своего, хоть маленького и плохонького жилья выселять. А раскулачивания и выселения по всей деревне шли. И бедняков переселяли в просторное жилье зажиточных сельчан.
Но моя мать уперлась:
- Я не пойду. Вы дом мой отняли, землянку себе вырою. Там буду жить.
И вырыла ведь, - продолжает моя собеседница. – Все мужики в селе удивлялись, как женщина, одна, может вырыть такую яму, чтобы в ней землянку оборудовать. И крышу сама покрыла.
И стали мы в землянке жить.
А перед самым выселением, не знаю, в Сибирь или куда – нибудь еще, я маленькая тогда была, не помню; нас дядя, брат мужа, одним поздним вечером на лошади в город увез.
В телегу загрузил со всеми пожитками и вывез. До города, до его окраины подвез и выгрузил мою мать вместе с детьми и вещами.