— Собственно, ни в чем серьезном. Нам надо было уточнить кое-что об Иване Савельеве, о Федоре, о его жене Анне.
— Кроме того, что сказал, я ничего о них добавить не могу. Вам достаточно? Я могу быть свободен?
— Конечно, мы вас отпустим, — усмехнулся Тищенко.
— Вы меня еще не посадили, чтоб отпускать! И не посадите!
— Успокойтесь, Поликарп Матвеевич, — опять сказал Тищенко. — Хорошо, о братьях Савельевых поговорили. А сейчас…
— А сейчас я требую прекратить балаган! Немедленно! Ведите меня к вашему начальнику, в конце концов!
— Он, к сожалению, в командировке.
— Н-ну… ладно, — почти шепотом, в изнеможении, произнес Кружилин. — За всю эту комедию вы ответите.
— Хорошо, ответим. — Тищенко снова сдул какую-то пылинку с рукава новенькой, тщательно отглаженной гимнастерки. — А сейчас объясните мне, пожалуйста, — и в его голосе зазвучал, правда еще не очень натренированно, металлический оттенок, — объясните, почему, на каком основании вы органы внутренних дел называете царской охранкой?
Кружилин секунду-другую тупо смотрел на этого молодого человека в форме, который напоминал чистенького, новенького оловянного солдатика, только что вынутого из коробки.
— Слушай, сынок… — сказал он как-то печально.
— Не рано ли в папаши записываетесь?
— Мне сорок шесть, сорок седьмой пошел. Так вот, сынок… Ты еще и под стол-то пешком не мог ходить, а я уже в Австрии воевал. Меня газами чуть не задушили, потом, вплоть до двадцатого, я партизанил… Я в партии большевиков с тысяча девятьсот седьмого года.
— Я, я, я… удивительно вы скромный человек.
И тут Поликарп Матвеевич не выдержал. Побледнев, он трахнул кулаком по столу.
— Мальчишка! Да я вот этими руками, насколько хватало сил, дрался за советскую власть. Поэтому позволь уж мне не скромничать. А ты хочешь мне своими гнилыми нитками пришить антисоветчину? Во враги этой власти записать? Не выйдет!
— Почему же? — Тищенко пожал плечами. — Если надо, может и получиться.
Сказал и поглядел на Кружилина: какой эффект произведет это словечко «надо»? Но, к его удивлению, Кружилин не спеша повернулся, пошел к дивану, покачивая плечами, сел, спокойно закурил.
— Это что же, таким вот способом вы и другим дела шьете?
— А вам не кажется, что это клевета на сталинских чекистов? За такую клевету можно о-очень долго рассчитываться.
— А знаете что? — промолвил Кружилин. — Подите-ка вы к черту.
— То есть как? — опешил Тищенко, привстал. И только потом, задыхаясь, прокричал: — Как вы… смеете?! Встать!
— А так и смею. Я больше не желаю с тобой разговаривать. — И отвернулся к стене.
Оперуполномоченный нервно сгреб со стола бумаги и, вжикая новыми сапогами, вылетел из кабинета.
Остаток дня Поликарпа Матвеевича никто не беспокоил. Хорошо хоть, что в углу, на тумбочке, стоял графин с водой.
Никто не беспокоил его и на третий день, до обеда. А часа в два дверь распахнулась, вошел, почти вбежал, Яков Алейников.
— Поликарп Матвеевич! Ну, дельцы они тоже! Случайно узнаю в управлении, что они тут тебя… «Вы что, говорю, с ума сошли?! Как вы могли даже подумать что о Кружилине? А мы, говорю, секретаря райкома потеряли…» Поехали, я тоже домой.
— Неумно, Алейников, — тихо и раздельно проговорил Кружилин.
Яков умолк на полуслове, вскинул и опустил брови. По его туго обтянутым скулам прокатились и исчезли желваки, натянув кожу, кажется, еще сильнее, до предела.
— Поликарп Матвеевич, — произнес он глуховато, глядя немигающими глазами в глаза Кружилина, — мы преданных партии и советской власти людей не трогаем. Мы их, наоборот, оберегаем. Инцидент с вами объясняется просто, — перешел он вдруг на официальное «вы». — Как-то здесь, в управлении, я шутя рассказал, как вы меня критиковали за мой метод работы… что, мол, я не царской охранкой командую… Они, понимаешь, запомнили эти слова.
— Не ври, Алейников! Я тебе не мальчишка!
— Поликарп Матвеевич!
— Что — Поликарп Матвеевич?! Ты творишь в районе беззаконие!
— Например? — сощурил глаза Алейников. На щеках у него проступили и начали расползаться белые пятна.
— Например, тот же Иван Савельев. Он не виновен. Например, колхозник из Михайловки Аркадий Молчанов. За что вы его-то посадили вслед за Савельевым?
Кружилин задыхался от ярости, сжимал и разжимал кулаки. Крупное его тело вздрагивало, он хотел унять эту дрожь и не мог.
— Дальше? — усмехнулся одними губами Алейников.
— А дальше — так не будет! Мы хотели на бюро райкома заслушать работу райНКВД, кое в чем разобраться… Тебя, видимо, рекомендовали бы снять с работы за нарушение социалистической законности. А ты меня решил для острастки сюда! Не выйдет, братец! Бюро состоится! Мы не позволим выйти… тебе из-под контроля партии…