Итак, положив себе на будущее заняться сим благим проектом, Янош Карпати, как сказано, воротился с любимой женой в Карпатфальву.
Фанни рассталась с близкими, и когда прощалась, показалось ей, что покидает их навсегда. Грустные, удрученные, стояли перед ней двое славных, добрых стариков: опекун ее и тетка. Оба пытались принять вид сдержанный, холодный, хотя готовы были расплакаться. Да больно некстати бы вышло: радоваться ведь впору удачной такой партии.
Сердце у Фанни сжалось.
- Любите меня, - с трудом вымолвила она, бросаясь тетке на шею.
- Я тебя всегда любила, - ответила Тереза.
Глаза у нее блестели сухим блеском. Только бы не заплакать, упаси бог! Рядом вельможа, что он подумает!
- Ну, мастер, - встряхивая руку достойному этому человеку, сказал набоб, - надеюсь, увидимся еще. Черед за вами. Я у вас побывал за городом, теперь и вы должны меня навестить в Карпатфальве.
Ремесленник покраснел. Не ведал набоб, что и у живущего простым трудом человека своя гордость есть.
- Благодарствуйте, сударь, - был ответ. - Едва ли сумею отлучиться, дела держат.
- Тьфу, пропасть! Да у вас же подмастерье славный такой, говорил я с ним, умный малый, на него все можно вставить. Как звать-то его?
- Шандор Барна.
И слезы против воли навернулись Болтаи на глаза и поползли по мужественному загорелому лицу. Прослезилась и Тереза, а Фанни побледнела как мел.
- Ну зимой как-нибудь, - продолжал Карпати. - Хотите, сам за вами приеду и отвезу. Охотиться любите?
- Нет, сударь. Жалею зверей.
- Но вы-то, дорогая Тереза, захотите же проведать племянницу? Приедете ведь взглянуть, как она, довольна ли? Да и ей надо кому-то пожаловаться, чтобы легче меня переносить.
Это вполовину шутка была, но Тереза промолчала, и Фанни так неловко себя почувствовала, что вздохнула чуть не с облегчением, когда все уселись, попрощавшись последний раз, в стоявшую наготове дорожную карету, а верный Пал, захлопнув стеклянные дверцы, велел кучеру ехать и колеса загремели по мостовой.
Не прошло недели, как Тереза получила от Фанни письмо.
Молодая женщина усиливалась писать весело; доброе, любящее сердце чувствовалось в каждой строчке. Описывала она забавных людей, окружающих г-на Яноша: затейника Мишку Хорхи, который только и знает, что штуки разные выдумывает ей на потеху; Мишку Киша, буяна, но доброго малого, тот каждый день верхом по четыре мили отмахивает, лишь бы ее навестить. И про старичка-управителя с косицей написала, который с хозяйством ее знакомит с прилежанием неотступнейшим, и про гайдука старенького, про шута домашнего, и про забавнейшего меж ними: самого барина. Все они словно сговорились всячески радовать, развлекать, увеселять и ублажать молодую хозяйку, что им, пожалуй, и удается.
Увеселенья, радости, развлечения...
Но о любви, о счастье - ни слова.
Последнее время, однако, совсем новый предмет заполнил, по словам Фанни, существование ее супруга.
Попав на сословное собрание, но особенно после мучений, которые племянник ему доставил в критический для него день, забрал он в голову, что должен пользу приносить обществу и отечеству.
На школы общедоступные стал жертвовать, частенько к соседу, графу Сент-Ирмаи заезжать, - человеку, видно, незаурядному, искренне всеми превозносимому, который с другими такими же господами вечно с разными странностями носится, как-то: освобождение крепостных от барщины за выкуп, урегулированье Тисы, сообщение пароходное, постройка плотин да заводов, основание ученых обществ, театр, бега, скачки. Большую часть года он в Пеште проводит и остальных магнатов уговаривает жить там зимой. Яноша подбил уже построить себе роскошный особняк: если и не для жилья, то столицу, по крайней мере, украсить, облагородить. И чуть не все собирающиеся у него что-нибудь да затевают; каждого новый проект, какое-либо предприятие занимает. Среди прочего поминают все графа одного известного, который заявил, что готов отдать годовой свой доход в размере шестидесяти тысяч форинтов на основание венгерской Академии наук [речь идет о прогрессивном деятеле "эпохи реформ" графе Иштване Сечени (1791-1860), который в 1825 году предложил половину своего годового дохода, 60 тысяч форинтов, на учреждение Академии наук], а когда спросили, на что же он будет жить, ответил: да годик перебьюсь у кого-нибудь из друзей. Вот с чудной какой компанией стал водиться Янош - и управляющего с той поры предостерегать, чтобы построже отчеты принимал, так как на общественные нужды много потребуется денег. И сам, наконец, напал на один проект, который, кому он его ни сообщит, все весьма достойным внимания почитают, так что Янош сразу чрезвычайно вырос в общем мнении и уж до того доволен собой.
Учредить общество борзятников: вот в чем его проект.
Она, Фанни, не очень, конечно, понимает, какой уж такой в этом прок. Так же, как в других проектах и общественно полезных начинаниях - в пароходах этих, плотинах, в академии и бегах, хотя некоторые забавно посмотреть. Но одно видит: все от его идеи в восторге. Похоже, борзых ждет славное будущее и блестящая карьера. На следующий месяц уже назначено собрание в карпатфальвской усадьбе, где будет объявлено о создании общества, выработан устав, и все это завершат знатные увеселения.
Дальше шли изъявления любви, приветы от мужа и что Фанни ждет не дождется, когда обнять сможет милых родственников. На этом письмо кончалось.
О чувствах, о делах сердечных не было ничего. Бедная женщина! Никого у нее нет, кому можно про это рассказать.
Приехав в Карпатфальву, Фанни ничего уже не застала из прежних забав.
Из Пожони еще написал Янош Карпати домой почтенному Петеру Варге, что молодую жену везет, красавицу и скромницу, а посему распорядится пусть, чтоб ничего могущего ее скандализовать в усадьбе не было, для чего полную свободу действий ему давал от своего имени: на твое, мол, все усмотрение.
По получении этих полномочий славный старик за неделю так основательно реформировал все прежде заведенное и сделавшее барина притчей во языцех, что Карпатфальву узнать стало нельзя.
Несших самую неопределенную службу крепостных девок всех по своим деревням разослали.
Сквернословов из дворовых, заядлых матерщинников, кого к стаду приставили, кого к табуну. Пускай себе там ругаются.
Служащим ведено было с наивозможной пристойностью встретить барыню и впредь никаких неурочных отлучек из усадьбы себе не позволять.
Стряпчему предоставлялся трехдневный срок на добросовестное отмытие лица и рук, а заодно до его сведения доводилось: буде опять луку наестся, не медля увольнению на пенсию подлежит.
Марци с женой в барскую усадьбу были определены, сам он - кучером к ее превосходительству, она - камеристкой. Четверку серых из самых смирных ему дозволялось взять в корень, а на пристяжку - любых разномастных, но чтобы ручное овечек были: барыню ведь будут возить, даму юную, нежную и прекрасную.
Сам же управитель собственной персоной съездил в Пешт, элегантные экипажи купил, мебель модную, ковры. Он, хоть и ходил в кордуанных сапожках с отворотами и в деревенской беленой хате жил с мазаным полом, вкус имел столь строгий, чувство меры столь верное и с такой толковой, переимчивой догадкой умел обставить господские покои, что отведенный барыне флигель карпатфальвского дома фасадом на село, а боковыми окнами в английский парк преобразился под его руками до неузнаваемости.
Специально собиравшиеся фривольные картины - ими увешаны были все комнаты - повынимали из рам и на чердак мадарашского дома отправили, заменив красивыми пейзажами, серьезными сюжетами. В усердии своем почтеннейший Варга даже языческих богов и богинь на старинных фресках в слишком вольных повадках уличил и Грациям велел хоть по переднику пририсовать, а Вакха с Аполлоном совсем недурными тогами снабдил.
Все неподобное, непотребное или о прошлых скандальных затеях напоминавшее было тщательно отовсюду удалено. Из парка - укромные беседки, из дома - потайные двери, а коридоры за ними частью разгорожены, частью заделаны. Старая купальня превращена была в зимний сад, а новую сделали в прежнем музее, за спальной барыни, проведя туда водопроводные трубы.
Из огромной питейной залы тоже все повынесли, что могло напомнить о былом бражничанье: сиденья круглые, большой ореховый стол. Место их заняли фамильная коллекция старинных монет и портреты предков, прежде покрытые пылью и паутиной. Перегородки между выходившими в длинный коридор клетушками для упившихся гостей снесли, и получилась одна большая комната для женской прислуги. Чтоб никто сказать не мог молодой женщине: "Вот на этом месте пил барин, здесь он дрался, а здесь любовниц держал". Все следы были стерты.