Фанни взяла список и стала читать. Сердце у нее сжалось. Сколько неведомых имен, о которых ей известно только, что все это персоны знатные, важные, лица высокопоставленные, дамы светски безупречные. И ни одной знакомой среди них; не угадаешь, от кого зла, от кого добра ожидать. Муж и здесь не обошелся без причуд: решил, что обычный ритуал представлений слишком долог, и всех разом пригласил на эти торжества, с кем желал поддерживать знакомство, - заодно, мол, представлю жену. Он-то уверен, что женщина, которая с таким самообладанием, таким великолепным достоинством держалась перед всем _модным светом_ на вечере у Кечкереи, и тут займет место, подобающее ее красоте и душевному величию. Ах, но положение-то иное совсем. Там она твердо знала: ее окружают недруги, и знала, что посрамит их; не было никого, перед кем ей почему-нибудь глаза приходилось опускать. Здесь же, в обществе этих строгих, гордых своей добродетелью и положением дам, она уже не сама будет роль себе выбирать. Смело, уверенно держаться пренебрежением своим смутят, заискивающе - высмеют. В добродетельность ее они не верят, за красоту осудят и, как бы сладко ни пели, в любезности будут облекать лишь язвительные намеки и умысел оскорбительный. Горе ей, коли не поймет, и горе, если поймет да скрыть не сумеет. Горе, если смолчит, и горе, ежели ответит... Бедная женщина!
Глазами пробегает Фанни длинный ряд имен до самого конца.
Можно, конечно, заранее предположить, что среди дам много и не злых, доброжелательных, великодушных, которые приняли бы ее, как родная мать (не та, Майерша, а идеальная, рисуемая воображением); много женщин юных, приятных, с отзывчивым сердцем, которых полюбила бы она, как сестер (опять-таки не своих, настоящих).
Но как узнать их, как сблизиться, завоевать симпатию и доверие? А ну как начнешь изливаться, а тебя на смех подымут? Понадеешься, что к груди прижмут, а встретишь взгляд холодный и недоумевающий.
Вновь и вновь перечитывала она список, в самом звучании имен пытаясь людей, их характер угадать, потом, вздохнув, отложила его в сторону и обратила на управляющего просительный взор.
- Милый дядюшка Варга, простите, ежели просьбой вас обременю.
- Пожалуйста, приказывайте, - спешит ответить почтенный управитель; покорный, мол, ваш слуга.
- Но просьба большая-пребольшая.
Управитель заверяет, что на все готов, хоть в окошко сейчас выпрыгнуть, если такова воля ее превосходительства.
- Вопрос вам хочу задать, на который жду ответа очень откровенного.
Достойный Варга заранее на все согласен.
- Но только совсем-совсем откровенны будьте со мной, примите этот вопрос, будто вы отец мне и вот совет даете родной дочери, которая вступает в свет.
Так прочувствованно было это сказано, так проникновенно, что честный Варга не устоял, клетчатый бумажный платок вытянул из кармана и отер глаза.
Фанни ближе подвинула стул и развернула длинный список перед стариком.
- Взгляните, друг дорогой, - с неизъяснимым очарованием сказала она, кладя ему на плечо прелестную округлую руку, - все это имена, мне не знакомые, ни одного человека не знаю. Кого мне тут опасаться и кого держаться? С кем дружить, а кому сердца не открывать? Конечно, об очень трудном одолжении прошу; но вы всех ведь знаете и лучше всех можете меня понять!..
Почтенного Варгу кашель одолел, который он с трудом сдерживал. Опять явился из кармана пестрый бумажный платок, - лоб отереть, покрывшийся испариной.
- Как вы изволили сказать? - переспросил он голосом сдавленным, точно обутым в сапоги, не менее тесные, чем у него на ногах.
- Я хочу, чтобы вы просмотрели внесенные сюда имена и не в службу, а в дружбу сказали откровенно, прямо, что вы думаете об этих людях? Какие они, по-вашему, и что о них говорят? С кем стоило бы сойтись, а от кого подальше держаться, по вашему мнению?
Добряк Варга никогда еще в такой переплет не попадал.
Потребуй от него г-жа Карпати на дуэль вызвать пятерых-шестерых из этого списка, или пешком всех их обойти с каким-либо поручением, или, наконец, в кратчайший срок полную, исчерпывающую генеалогию составить каждого в отдельности, и то это сущим пустяком было бы в сравнении с просимым.
Он, почтительнейший, обходительнейший слуга, кто столь безмерное уважение ко всем вышестоящим питает, кто несчастнейшим из смертных почел бы себя, случись ему в разговоре помянуть кого-нибудь без обычных титулов, то есть венгерских господ - без прибавления: "сиятельный" и "его высокородие", а эрдейских - без: "высокородный" и "его сиятельство", он теперь должен критике их подвергать, суд вершить настоящий над множеством вельмож, которые уже и тем великую честь оказывают ему, ничтожному человеку, что вообще позволяют по именам себя называть!
В полнейшем отчаянии почтенный Варга полировал штанами сиденье, а пестрым носовым платком - блестящий свой лоб. Вот привязался этот кашель, а в душе сильнейшее желание подымалось, переставая даже казаться несбыточным, чтобы джинны из "Тысячи и одной ночи" посадили кого-нибудь другого на это место, а его унесли и сунули вон хоть под амбар, где нипочем уж не найдут.
Наконец, когда его смятение и растерянность достигли высшего предела, послышалось ему, будто барыня опять что-то сказала.
- Да, слушаю вас.
- Я молчу, дорогой друг, - ответила Фанни, с улыбкой глядя на честного старика.
И тот почувствовал: хочешь не хочешь, а надо как-то выходить из положения. Взял подвинутый к нему список и поднес было к глазам, потом опять отнес подальше, точно в надежде: а вдруг, пока сидел, читать разучился? Даже на оборотную, чистую сторону заглянул, может, в подозрении, что там за каждым именем все нужные ответы написаны симпатическими чернилами.
Заметив его смущение, Фанни поспешила ободрить старика приветливым словом.
- Друг мой! Вы на меня, как на дочь, смотрите, которой не у кого больше совета спросить в этом незнакомом мире. Не моя вина, если я сама смотрю на вас, как на отца. Зачем вы так добры и ласковы были со мной?
Укрепясь духом под действием этих прочувствованных слов, старик кашлянул еще раз решительно, будто раз и навсегда со всеми страхами расставаясь, и произнес твердо:
- Милостивая государыня, по беспредельной доброте своей вы свыше всех заслуг изволите меня отличать, и я неизъяснимо рад и счастлив даже самомалейшее одолжение вам оказать. И хотя неподобнейшее дело для ничтожного такого человека мнение свое и суждение выносить о столь высоких дамах и господах, кои тут поименованы, все же из любви, - простите великодушно! - из почтения к вашей милости...
- Нет, пусть, как вы перед тем сказали, из любви.
- Так точно. Как чувствую, сказал. И у меня тоже дочка была. Тому много лет уже. Столько же годочков ей было, как и вашей милости; не такая красавица, но добрая, очень добрая. Давно померла, еще молодой. И очень любила меня; прощенья прошу, что посмел о бедняжке заговорить.
- Нет, нет, мы о ней еще поговорим. Это ее портрет в комнате у вас над письменным столом?
- Как? Ваша милость столь ко мне благосклонны, что в домике моем скромном изволили побывать?
- Ах! Я проговорилась. Но вернемся к нашему предмету.
- О нет, милостивая государыня, простите, но дозвольте прежде безмерную, несказанную благодарность выразить вам. Припоминаю теперь: прекрасная некая дама, когда я тифом хворал, ровно ангел небесный, склонялась надо мной в самые тяжелые часы. Тогда, в бреду, чудилось мне, будто дочка покойная стоит у моей постели, но теперь я понял все. О ваша милость! Нет слов передать, что я чувствую.
- Но вернемся к делу, добрый мой друг, - повторила Фанни, опасаясь новых славословий и благодарностей.
- Итак, сударыня, примите как подсказанный лучшими намерениями и самой доброй волей совет те более чем скромные замечания, коими попытаюсь ответить на поставленный вопрос. Ранее всего, не усматриваю нужды сообщать вашей милости о лицах, к коим, как бы это выразиться, к коим не обязательно полное доверие питать, ибо, хотя я и далек от мысли - боже упаси! - порицать подобных высоких особ, но все же по некоторым причинам близости с ними искать было бы для вашей милости не очень желательно. Постараюсь лучше найти в сем списке таких, кто на вашу доброту и отзывчивость сумели бы подобной же добротой ответить, подобной же отзывчивостью. О ком, следовательно, я почтительнейше умолчу, тут уж извольте быть покойны: сих драгоценных особ, при всех их известных отличных качествах, почел я недостойными.