P. S.
Вот так нежданно-негаданно в ночном переулке Москвы, в узкой спаленке, неразумное дитя сделало свой первый шаг. Шаг на пути в мир, в будущее. В свою судьбу. А эту судьбоносную сказку, схожую с песней, про далёкого бога я запомнила навсегда. И потом, став уже человеком взрослым и побывав в Индии, разузнала, что автор её строк – мудрый русский писатель-эмигрант Дмитрий Мережковский (его книги: «Павел I», «Египетские романы», «Царь Димитрий», «Христос и антихрист» и др.). И его, чудом уцелевшего в революцию от расстрела и уехавшего в Париж, почему-то было запрещено изучать в школах советским детям. А зря, очень зря. Его чудо-книги надо серьёзно и глубоко изучать и сегодня.
Обнажённая на меху
Эссе
«Я хочу подарить тебе шубку». Какая волшебная фраза! Не правда ли?.. Ну какая женщина не мечтает услышать её от любимого человека? Вот и моя молоденькая стройная мама, конечно, мечтала об этом… Хотя время тогда было суровое, послевоенное, нищее. И мама зимой носила жакет, перешитый из потёртой бабушкиной цигейковой шубки. А потом из этого маминого жакета бабушка перешила шубку и мне, и я долго ходила в ней в школу. Но при всём этом у нас в семье жила главная необъятная радость. Папа-танкист вернулся с фронта домой! В наше Останкино. И, слава Богу, живой-здоровый и даже не раненый. И теперь, демобилизованный, на наше счастье, служил в сельхозминистерстве, в отделе механизации. Но я долгожданного папу почти не видела. Он вставал очень рано (когда я, малышка, ещё спала) и ехал два часа на трамваях с пересадками в своё министерство, в многоэтажное здание на Садовом кольце, угол с Орликовым переулком (модерновая чудо-архитектура Щусева). А домой возвращался поздно, уже затемно, когда мама укладывала меня спать. А мне так хотелось с ним пообщаться, поиграть, потрогать его, красивого героя войны – гвардии капитана…
Но самым горьким в семье было другое. Очень долгие, почти, мне казалось, как в войну, расставания с ним. Его начальство то и дело посылало папу в командировки. На неделю, две, а то и на месяц. Он (до войны выпускник факультета механизации ТСХА) считался большим специалистом-агрономом. И в министерстве занял высокий пост «инспектора по Сибири». И, улетев туда, за Урал, присылал нам с мамой письма и телеграммы. А порой, чтобы поговорить, хотя бы услышать родные голоса, папа вызывал нас на переговоры. И мы с мамой, нарядившись как на свиданье (я с дежурным бантом на голове), ехали к нужному часу, согласно повестке, в центр города, на переговорный пункт (тогда и в помине не было никаких смартфонов и иных средств связи). И вот, напряжённо слушая объявления, мы смирно сидели там, в зале, в очереди вдоль стен, пока вдруг не раздавался над головами, уже нам, железный голос невидимой женщины: «Ожидающие Красноярск! Пройдите в шестую кабину. Связь – три минуты… Повторяю. Ожидающие Красноярск…» Мы срывались и кидались за стеклянную дверь, в душную кабину № 6 (там только что кто-то говорил с Сочи). И мама, схватив с большого аппарата на столике чёрную, ещё тёплую трубку, начинала кричать, словно за горизонт: «Женя! Женя! Это ты?.. Это я, Женя… Это мы!..»
Однажды в ответ она услышала любимый голос: «Нинуська… Нинуська. А я тут тебе шубу купил. Такую знатную, тёплую шубу. Только я её почтой отправлю. Посылкой. Так что жди». И мы стали ждать.
Однако папа приехал раньше, чем пришла долгожданная посылка. И мама всё спрашивала: «А из какого меха? Песец, белка, каракуль? А цвет какой? Чёрный, белый, серый?» А папа загадочно отвечал: «Сама увидишь…»
И вот в почтовом ящике появилось долгожданное извещение. Папа сам получил её, тяжёлую, и привёз домой на санках. С замиранием сердца мы смотрели, как папа гвоздодёром вскрывал большой ящик из досок. И вот наконец-то он радостно и торжественно вынул подарок, встряхнул его и накинул на мамины плечи. А она буквально сразу утонула в этом меховом чуде. Резкий, незнакомый запах дикого зверя сразу наполнил комнату. Я же залилась звонким смехом. Это была огромная доха в пол из бурых оленьих шкур, которую обычно на севере носят зимой сторожа-охранники, обходя с дробовой берданкой хозяйственные склады. Из огромного воротника очень смешно выглядывала растерянная мамина головка. Мне всё это было очень смешно. А папа нисколько не смутился: «Ну вот видишь, Нинуська, тебе из этой дохи не одна, а целых четыре шубки получится». Но мама молчала, испуганно выглядывая, словно из хомута.
Эта огромная шуба из оленьего меха многие годы «прожила» в нашем доме. Каждый год мама старательно проветривала её во дворе, била колотушкой и перекладывала на дне сундука газетами, пропитанными керосином от моли. Но длинный жёсткий олений мех не ела даже моль. И этот подарок сохранился надолго и пережил и папу, и маму. Уже когда мы с моим мужем, художником Юрой, жили в новой кооперативной квартире на Преображенке и хранили шубу в мешке на антресолях, он однажды сказал: «А давай, Ирок, мы запечатлеем этот чудо-подарок на века? Напишем картину на полотне маслом». Я засмеялась, спросила в шутку: