Мультики про четвертую жизнь Масяни существенно отличаются от более ранних. Они длиннее и более замысловато описывают современность. Бунтарский характер Масяни «тонет» в комических ситуациях. У этих мультфильмов есть русские субтитры, и комический эффект теперь возникает не на языковом, но на ситуативном уровне. Поэтому жанр начинает напоминать ситком, то есть, по сути, максимально приближается к телевизионному формату. Масяня сильно изменилась в этой «жизни»: теперь главный способ ее коммуникации — поступки, а не слова.
Логоцентричный принцип создания образа Масяни, похоже, был неотъемлемой чертой ранних мультиков: Куваев создавал коротенькие эпизоды, или клипы, продолжительностью меньше минуты, в которых ситуация развивалась не в поступках или жестах, а в статичной позе и репликах. Так, например, Масяня вставляла телефонную линию в модем, чтобы побесить звонящего и заставить его послушать сигналы, которые издавало ее новое приобретение; или сидела перед телевизором и переключала каналы с одной плохой программы на другую («Что я тут смотрю… Ой, какая фигня»). Таким образом, похоже, успех Масяни состоял в минимализме средств, наглядно контрастировавшем с излишествами потребительского общества, которое она отвергала и пародировала. Ее образ жизни — в одном и том же наряде, без постоянного жилья, без постоянной работы — представлял альтернативу обществу потребления, а ее речь и смех выражали то, что яппи — современные служащие офисов и пользователи Интернета, которые, по-видимому, и были ее главными зрителями — на самом деле хотели бы сказать, но не осмеливались.
Визуально Масяня, повторюсь, похожа на чистую страницу, на которой можно написать любую историю: ее внешность никогда не меняется, а ее лицо — пустое место. Когда она видит себя в зеркале, то разбивает его и вместо этого рисует лицо (то есть содержание) на стене («Зеркало»). Струков утверждает, что Масяня рассматривает других как «точные копии себя» и «эти анонимные персонажи явно отсылают к старому советскому концепту безликого народа — однообразной толпы, массы, лишенной какой-либо связности и значимости…» [681]. Таким образом, Масяня бросает вызов безликости современного человека, подобно тому как ее предшественник Чебурашка противостоял беспомощности человека в эпоху застоя. Оба персонажа помогают зрителю выразить свое отчаяние перед лицом изменчивого мира. Переживания Масяни в современном мире приводят ее к бунту, депрессии, эскапизму. Убедительной представляется трактовка, согласно которой Масяня отражает психические проблемы современной эпохи: «В Масяне органично поместились психотические отклонения современного человека с его депрессивным синдромом и истерическими вспышками» [682].
С самых первых мультиков Масяня проявляла интерес к шоу-бизнесу, рисуясь, притворяясь и играя роли. С таким главным интересом в жизни она производит впечатление персонажа, который стремится определить свою идентичность. В развитии характера Масяни также нет никакой линейности — он может быть собран через ряд образов (различных мультфильмов), опровергая телеологическую характеристику традиционного героя соцреализма: «Таким образом, умножение и повтор становятся формами итеративного (многократного) самосознания, противостоящего линейности и развитию» [683]. В то же самое время Масяня — представительница новой России: она одета в цвета российского флага [684]; ее самосознание растет вместе с ростом политических амбиций путинской России. О ней говорят: «(анти)героиня возведена в разряд носительницы новой национальной идеи» [685]. Если Масяня символизирует новую Россию, то необходимо внимательнее присмотреться к тому, что делает ее привлекательной и популярной — несмотря на ее «неправильный» образ жизни и плохое образование — и какой смысл несут ее слова.
Словесный портрет Масяни
На самом деле Масяня запоминается не внешностью. Мы можем легко вспомнить, что вся ее одежда выдержана в красно-бело-синей гамме, но что какого цвета — наверняка не скажем; а вот ее голос, интонации, фразочки прочно врезаются в память. Масяня запоминается «полной стертостью облика и единственным незабываемым воплощением, каким выступает Масянина речь»[686]: «…это голос, трескуче-механический, по-особому растягивающий произносимые слова. <…> Это хлесткое слово […в котором] соединились все местные идиолекты — дискурсивные потоки чата, неторопливых форумов, бесчисленных многостраничных сайтов. Это голос самой компьютерной сети»[687].
Речь Масяни (а она говорит голосом своего создателя, искаженным с помощью технических средств) используется для определения ее идентичности, что позволяет провести параллель с возрастающей ролью слова в современном культурном дискурсе в целом и в практике «документально-повествовательного театра „вербатим“» (verbatim) в частности. Техника «вербатим» была представлена в России английским театром — это запись разговоров с целью выявить определенные типы речевого поведения (эколекты или идиолекты), чаше всего маргинальных социальных групп, и таким образом описать дискурс, альтернативный речи истеблишмента, коммерческому жаргону и гламурному языку, доминирующим в современной российской культуре. В «вербатиме» слово или фраза выражают, а значит, содержат психологию характера: текст и манера его произнесения — главный объект сценического исполнения.
Такой акцент на тексте и способе говорения, при котором слово больше не выступает носителем информации, а становится средством самовыражения, характерен для документалистского подхода в современном кинематографе и театре (например, спектакли Teatr.doc или фильмы Бориса Хлебникова «Свободное плавание» или Бакура Бакурадзе «Шультес»), где вульгарные выражения и мат отражают не только фрустрацию и агрессию, но и положительные эмоции. Более того, техника «вербатим» высвечивает дефицит смысла и содержания, заостряя внимание на бранных словах и словах-паразитах: они обнажают нехватку связи с реальным миром, который только «кажется»: словечки «казалось бы», «как бы», «типа» часто мелькают в речи персонажей. Эти характеристики современного языка точно ухвачены в речевой манере Масяни. В действительности она обыгрывает, исполняет и таким образом гротескно заостряет эти речевые особенности, что создает ироническую дистанцию между ней и ее языком.
Речь Масяни — движущая сила ее характера. Лишенная слов (как в 15-й части), она становится простой карикатурой на современную жизнь. Как утверждает философ, режиссер и поэт Дмитрий Мамулия:
…что-то испорчено а «словах» — в языке, на котором мы говорим. <…> Ведь даже когда мы искренни, когда мы что-то чувствуем, нам приходится обращаться к «словам», чтобы рассказать о том, что мы чувствуем. А если в «словах» что-то сломано, у нас ничего не выходят <…> Когда испорчен «порядок слов», сами «слова», что-то портится и в образах <…> Страшное дело, в нашем кино почти нет «лиц», одни сплошные обшив места. Лица без выражения. <…> А что такое лицо? Это место смеха, место скорби, место плача. А теперь представьте себе, что смех, скорбь, плач лишились своего места [688].
682
Голынко-Вольфсон Дмитрий: Масяня в депресняке, или Приручение виртуального // Искусство кино. 2002. № 9. С. 101.
684
См.: Mjolsness L. W. Op. cit. P. 56; Strukov V. Op. cit. P. 444, 460 — Струков также упоминает о ее «русской душе» (р. 453).