Этот Мордехай Робертс всегда представлял для Мура некоторую загадку. У него были легкие, почти белые кудри и кожа кофейного цвета, и выглядел он куда большим иностранцем, чем Тонино, но говорил он при этом на превосходном и вовсе не иностранном английском. К тому же его английский выдавал в нем человека образованного, что тоже было загадкой, поскольку Мур всегда думал — это как-то само собой подразумевалось, — что мистер Робертс — просто слуга, которого наняли ухаживать за Габриэлем де Виттом, когда он ушел в отставку. Но при этом мистер Робертс, судя по всему, и сам прекрасно умел колдовать. Когда они забрались в такси, он посмотрел на Мура с упреком и сказал:
— А знаешь, существует несколько сотен заклинаний против укачивания.
— А я думал, я сделал так, чтобы его не укачивало, — смущенно ответил Мур. С ним вечно так было — никогда не знаешь, когда колдуешь, а когда нет. Но на самом деле Мура смутило то, что он прекрасно понимал: если он и правда наложил на Тонино заклятье, то вовсе не ради Тонино. Мур терпеть не мог, когда людей при нем тошнило. Опять то же самое — добрые дела ради недобрых, эгоистичных целей. Такими темпами он определенно вот-вот превратится в злого колдуна.
Габриэль де Витт жил в просторном современном доме с большими окнами и металлическим коньком крыши по последней моде. Дом стоял среди деревьев на новом шоссе, за которым из окон открывался вид на деревню.
Мисс Розали распахнула перед ними чисто-белую парадную дверь и пригласила войти. Она была смешная маленькая женщина с заметной проседью в черных волосах, всегда и неизменно носившая серые кружевные перчатки. Мисс Розали тоже представляла для Мура загадку. Под серым кружевом ее левой перчатки поблескивало массивное золотое обручальное кольцо, а это, как думал Мур, должно означать, что мисс Розали замужем за мистером Робертсом, но при этом ее все равно приходилось называть мисс Розали. И еще она вела себя будто ведьма. Однако ведьмой она не была. Захлопнув входную дверь, мисс Розали сделала несколько резких пассов, словно налагая охранные чары. А на самом деле чары наложил мистер Робертс.
— Идите наверх, мальчики, — велела мисс Розали. — Сегодня я оставила его в постели. Так, понимаете, взвинтил себя перед встречей с юным Антонио, что ему худо стало. Очень ему не терпится поглядеть на необычную магию. Сюда, пожалуйста.
Они пошли вслед за мисс Розали по лестнице, покрытой толстым ковром, и оказались в просторной солнечной спальне. На больших окнах трепетали белые занавески. Все крутом было белое — стены, ковер, постель со взбитыми белыми подушками и белым покрывалом, букет ландышей на столике у кровати — и такое чистенькое, словно в комнате никто не жил.
— А, Эрик Чант и Антонио Монтана! — сказал Габриэль де Витт из груды подушек. Его высокий суховатый голос звучал напряженно и нетерпеливо. — Рад вас видеть. Подойдите и садитесь, чтобы мне было вас видно.
По обеим сторонам кровати стояли простые белые стулья. Тонино с донельзя перепуганным видом бочком присел на ближний. Мур его прекрасно понимал. Обходя кровать и устраиваясь на втором стуле, он подумал, что комната, наверное, такая белая для того, чтобы Габриэля де Витта можно было разглядеть. Габриэль был так худ и бледен, что на фоне обычных цветов совершенно бы потерялся. Белые волосы сливались с белизной подушки. Щеки так запали, что под высоким белым лбом и резкими скулами образовались темные впадины. Из-подо лба взволнованно глядели два пронзительных глаза. Мур старался не смотреть на треугольник белых завитков на груди, который виднелся в вырезе белой ночной сорочки под заострившимся подбородком Габриэля. Почему-то Муру казалось, что это неприлично.
Но самым ужасным, как подумалось Муру, пока он садился, был висевший в воздухе запах болезни и старости и то, что, несмотря на всю эту белизну, повсюду таилась тьма. В углах было как-то серо и сумеречно. Мур не сводил глаз с узких, оплетенных вздутыми венами рук Габриэля, сложенных на белом покрывале, рук настоящего чародея, — потому что во всей комнате если и было что-то нормальное, так это они, — и от души надеялся, что визит не затянется.
— Ну что не, юный Антонио, — начал Габриэль — его бледные губы так пересохли, что Мур не мог на это смотреть. — Я слышал, что волшебство у вас получается лучше всего, если вы используете чужие заклятья.
Тонино робко покивал:
— Думаю, да, сэр.
Мур все глядел на неподвижные сложенные руки Габриэля и готовился к беседе о теории магии на добрый час. Однако, к его удивлению, разговор о непонятном продлился едва минут пять.
— В таком случае, — говорил Габриэль, — я, с вашего позволения, проделаю небольшой эксперимент. Очень небольшой и совсем простой. Как вы видите, я сегодня чувствую себя нехорошо. Мне бы хотелось посредством слабого колдовства попробовать сесть, но я полагаю, что без вашей помощи мне это не удастся. Согласитесь ли вы мне поспособствовать?
— Конечно, — ответил Тонино. — А подойдет ли... подойдет ли для этого заклинание силы? Мне придется петь, если вы позволите, поскольку в Каса Монтана колдуют именно так...
— Разумеется, — заверил его Габриэль. — Как только вы будете готовы.
Тонино откинул голову и запел — к удивлению Мура, очень мило и мелодично и, кажется, по-латыни, а руки Габриэля шевелились на покрывале — еле заметно. Когда песня окончилась, подушки вокруг Габриэля вспухли пышной грудой, которая подпихнула старика в спину и усадила его. А потом подушки подтолкнули его еще чуть-чуть и слегка опали, а Габриэль уселся сам по себе, совершенно устойчиво.
— Молодец! — похвалил Габриэль. Он был в очевидном восторге. По резким скулам разлился блеклый румянец, а глаза со дна впадин сверкнули. — У вас, молодой человек, весьма сильные и необычные способности. — Он нетерпеливо повернулся к Эрику: — Теперь я хочу поговорить с вами, Эрик. Это очень важно, В сохранности ли ваши оставшиеся жизни? У меня есть причины полагать, что кое-кто жаждет их заполучить. И мои тоже.
Мур вспомнил о некоей картонной книжечке со спичками, половина из которых была уже сожжена.
— Ну, в общем, Крестоманси запер их в сейфе в Замке и наложил всякие заклинания... Им там хорошо.
Глаза Габриэля блеснули, всматриваясь в даль, — он тоже поглядел на жизни Мура.
— Это правда, — кивнул он. — Они в надежном месте. Но должен сказать, что пока вторая жизнь Кристофера хранилась в этом сейфе, я не переставал тревожиться. Видите ли, я поместил его последнюю жизнь в золотое колечко и запер туда, — было время, когда Кристофер терял едва ли не по жизни в неделю, и вы лее понимаете, в таких случаях приходится что-то предпринимать, — но для меня стало большим облегчением, когда он женился и можно было вручить его жизнь Милли в виде обручального кольца. И я бы предпочел и даже настаивал, чтобы ваши жизни оберегали столь же ревностно. Ведь спички так недолговечны.
Мур это понимал. Но в то же время ему казалось, что лучшего стража, чем Крестоманси, на свете просто нет.
— А кто их ищет, как вы думаете? — спросил он.
— Это очень странно, — ответил Габриэль, по-прежнему глядя вдаль. — Единственный человек, соответствовавший формам магии, которые я ощущаю, умер более двухсот лет назад. Чародей, известный под именем Норман Таррантул. Он был из последних по-настоящему злых волшебников.
Мур уставился на Габриэля, который все глядел вдаль, словно костлявый старый пророк. Тонино по ту сторону кровати тоже не сводил глаз с Габриэля и, судя по его виду, боялся не меньше, чем Мур.
— А почему, — хрипло спросил Мур, — вы считаете, что это кто-то из прошлого?
— Поскольку... — начал Габриэль.
Тогда-то и случилось то, чего Мур так боялся.
Лицо Габриэля де Витта внезапно утратило всякое выражение. Подушки у него за спиной медленно осели, и старик теперь снова лежал. И тут стало видно, как призрачный Габриэль де Витт как будто бы вылезает из самого себя. Высокий старик в длинной белой сорочке выбрался из старика, лежавшего на кровати, и некоторое время постоял, переводя печальный взор с Мура на Тонино, а потом ушел куда-то далеко, причем эта даль странным образом не относилась к белой комнате.
Оба мальчика повернули головы, чтобы посмотреть ему вслед. Мур обнаружил, что сквозь очертания уходящего старика видны и Тонино, и ландыши на ночном столике, а потом и угол белого шкафа. Уходя, старик становился все меньше и меньше, а потом растворился в белой дали.