Невероятным образом все сплетни и слухи обо всем, происшедшем в городе, по особым каналам стекались к Сережке. И он пересказывал эти новости Толику: кто с кем ходит, а кто раздружился, о стычках и сведении счетов между «конторами».
— Только ты с ними не вяжись! — не раз предупреждал его Толик.
— Что я, чумной, что ли, — обычно отвечал Сергей. — Сам помню, какой топор надо мной висит: три года!
Однажды Сергей рассказал, что к ним в подвал пришел демобилизованный воин-десантник.
— Он такие приемчики знает! — причмокивая от восторга, рассказывал Сергей. — И против ножа, и против пистолета. Обещал и нас научить. Приходи, Толик, посмотришь.
Толик обещал, но прийти так и не удосужился. Свободного времени теперь было так мало, что жалко было его расходовать на сборище «конторы», пусть и с обучением приемчикам.
Он даже на дежурство в дружину перестал ходить: совсем не мог выкроить времени. Впрочем, его освободили временно, до окончания школы, так что он не дежурил, так сказать, на законном основании. Но и на занятия в школе он ходил через раз: то в поездке, а то устанет так, что в груди одно-единственное желание — поскорее добраться до постели и лечь. Правда, иногда он час-другой сидел за учебниками. Стыдно было являться на уроки круглым дураком и хлопать глазами за партой и у доски. Стыдно и перед товарищами, и перед учителями. И, хотя он отвечал, конечно же, гораздо хуже, чем раньше в дневной школе, к его удивлению, учителя были им довольны и даже иногда ставили его в пример другим.
В кабине электровоза он тоже освоился. Теперь уже не искал глазами светофоры по всему горизонту, помнил, где и в какой момент положен появиться сигнальный огонек. Больше того, если бы, предположим, его с завязанными глазами завезли куда-нибудь, а потом развязали глаза, то с первого же взгляда он бы сразу определил, к Москве или от Москвы движется поезд, а осмотревшись, назвал бы участок пути и даже какой километр.
Он знал теперь каждый изгиб на дистанции, каждый поворот пути, каждое придорожное строение, каждый столбик, как мы знаем расположение вещей в своей квартире.
Но если на работе дела у него шли отлично, то обо всем другом этого сказать было нельзя. С Милой так и не налаживалось. На телефонные звонки она не отвечала, наедине с ней встретиться не удавалось, а на людях она просто не замечала его и не разговаривала с ним.
Правда, после двух-трех неудачных попыток Толик и сам перестал искать с ней встреч — у него тоже было самолюбие. Но иногда, когда выпадал свободный вечер, ноги сами несли его на «уголок», — место их прежних встреч. Один раз, когда он спешил на «уголок», ему показалось, что там его уже ожидает Мила. Сердце учащенно забилось, но когда он подошел, там уже никого не было. Показалось. А может быть, не показалось? Но когда он решил проверить и снова позвонил ей по телефону, она положила трубку и не стала его слушать.
Вот почему, когда в депо повесили объявление, что шестого марта в железнодорожном клубе состоится вечер, посвященный Международному женскому дню, первой мыслью его было, что, может быть, Мила придет на него и они там встретятся, объяснятся и обязательно помирятся.
Уже за неделю до этого дня он стал подсчитывать, сможет ли пойти в клуб или будет в поездке. Выходило то так, то эдак. А за два дня он вздохнул облегченно: получалось, что при любом раскладе он в этот вечер свободен! Ему повезло: вызвали их накануне в ночь, и в Рузаевку они возвратились в середине дня, так что у него еще оставалось время и помыться, и часа три-четыре вздремнуть после бессонной ночи.
На вечер Толик постарался прийти пораньше. В клуб пропускали по пригласительным билетам, но обычно это не вызывало затруднения у желающих туда попасть: почти у каждого жителя города кто-нибудь если не из близких, то из дальних родственников или, в крайнем случае, из хороших знакомых работал на железной дороге. У Толика билета не было, но он не сомневался, что пройдет и так.
Погода стояла не мартовская, а, скорее, февральская. Правда, с неделю назад была оттепель, немного оттаяло, на дороге и тротуарах появились лужицы. Но потом зима, видимо, спохватилась, что не все еще сделала и рановато ей сдавать свои позиции, решила наверстать свое. Ударили морозы градусов под тридцать. Потом зима смилостивилась, морозы снизились до десяти — двенадцати градусов. Но все равно лужи замерзли, и тротуары, к великой радости мальчишек и к расстройству горкомхозовцев, превратились в небольшие катки. А сегодня с утра завьюжило, заметелило или, как говорят в народе, зафевралило. Ледяные дорожки присыпало снегом, и от этого они стали еще более опасными. Толик шел, постоянно спотыкаясь о ледяные кочки, балансируя и скользя по льду. Да еще, как на грех, обул на вечер новые полуботинки на кожаной подошве.