Их пути, пути полета тела и мяча, в какой-то точке должны были пересечься. Но еще в воздухе Толик с ужасом почувствовал, что этого не случилось. Руки его схватили пустоту. Все еще безнадежно вытягиваясь за мячом, он не успел сгруппироваться и больно ударился о землю. Оглушенный ударом, лежал на земле. Вставать не хотелось. Он не понимал, почему так радостно орут и беснуются болельщики, почему такие огорченные лица у динамовцев и почему так радостны бегущие к нему игроки «Локомотива».
— Ну, молодец! Ну, молодец! — тиская его за плечи, кричал в самое ухо свалившийся на него Костя Сергеев.
— А чего молодец? — горько ответил он, высвобождаясь. — Ведь забили?
— Мимо! — торжествующе заорал Саня Чубчик. — Он мимо пробил!
Теперь Толику стали понятны восторг одних и огорчение других. Но сам он особой радости не испытывал.
— А я тут при чем? — с неосознанной горечью сказал он. — Его и благодарите, что в ворота не попал, — кивнул он в сторону нападающего динамовцев.
— Ну, нет, парень, — ответил Костя. — Этот одиннадцатиметровый ты смело можешь в свой актив записать.
— Это почему же? — не понял Толик.
— А потому. Во-первых, ты его в игре запугал: что ни удар — ты все берешь. Вот он и понял: чтобы тебе забить, надо в самый угол ударить да еще сильно, а это, сам знаешь, не так-то просто. Ну, а во-вторых, ты так уверенно заявил, что возьмешь, — я и то поверил. Кстати, если бы он в ворота попал, ты бы запросто взял. У тебя бросок до самой штанги был, я же видел.
Хотя Толик и не совсем был с ним согласен, на душе у него стало гораздо радостнее, и тайм он доиграл на прежнем душевном подъеме.
Когда прозвучал свисток на окончание первого тайма, Толика окружили болельщики, знакомые и незнакомые. Они жали ему руку, похлопывали по плечу, поздравляли. Он отмахивался:
— Погодите, впереди еще один тайм!
Но болельщики, видимо, считали, что игра уже сделана, и праздновали победу.
Кое-как отделавшись от них, Толик пошел к раздевалкам. В помещение идти не хотелось. Толик знал, что там сейчас не продохнешь, битком набито народу, и остался снаружи. Мимо него, постукивая шипами бутс по асфальтовой дорожке, прошли в раздевалки футболисты «Динамо». Они взглядывали на него и ускоряли шаг, только Олег задержался и подошел к нему.
— Привет, Толик! Ты сегодня первый раз за взрослых стоишь? — Толик пожал протянутую ему руку и молча кивнул. — Молодец, классно сыграл. Если бы не ты, мы бы штук пять закатили, не меньше.
Толик снова промолчал. Похвала противника была ему приятна. Тем более, что говорил Олег искренне, даже, пожалуй, с некоторой горечью.
— Я тебя не здорово ушиб? — поколебавшись, спросил Олег.
Только сейчас Толик почувствовал, как у него ноет грудь после удара Олега.
— Да нет, ничего, — ответил он.
— Ты извини, не удержался, пробил.
— Да ничего, — повторил Толик.
Олег ушел. Из домика выглянул Костя Сергеев.
— Вот ты где, — сказал он, увидев Толика. — А я уж подумал, не задушили ли тебя в объятиях восторженные болельщики.
Толик промолчал. Костя, видимо, решил, что ему не понравилась его шутка и сменил тон:
— В раздевалку не хочешь идти?
— Душно там.
— Ага. Ну, пойдем посидим.
Они отошли к площадке городошников и уселись на низенькие скамеечки. И сейчас же их окружили болельщики. Но понимая, что между ними какой-то важный разговор, ближе чем на полметра не подходили:
— Ты летом как? Едешь куда? — спросил Костя.
Толик подумал об отце и махнул рукой.
— Куда мне ехать? Все лето дома буду. Только, наверное, с полмесяца в совхоз с классом ездить будем, отрабатывать.
— Знаю, производственная практика, пятая трудовая четверть. Ну это мы как-нибудь уладим и с администрацией школы, и с дирекцией совхоза.
— А что?
— Да вот решили мы тебя в заявку включить. Как, сыграешь за нас?
Среди окружавших их болельщиков пробежал заинтересованный шумок.
— Да я с удовольствием! А разрешат?
— Если со здоровьем все в порядке, разрешат.
— Здоровье у меня — дай боже!
— Вот и добро.
Они помолчали. Потом Костя спросил:
— Ну, а вообще что ты думаешь делать дальше? Не сейчас, а когда закончишь десятый класс. В институт пойдешь или на работу?
— Не знаю, — Толик снова вспомнил об отце. — Может быть, и в десятый не пойду. То есть пойду, но только в вечернюю. Работать придется.