Почти единственной общиной, более или менее терпимо относившейся к новшествам, была рижская: как сам город Рига, так и рижские евреи, исторически были связаны с Германией, и идеи гаскалы им не были чужды. Поэтому когда приехавший из Мюнхена Макс Лилиенталь решил устроить в Риге нерелигиозную еврейскую школу, то он нашел понимание и поддержку. Окрыленный первым успехом, Лилиенталь отправился в Вильно, один из основных центров еврейской жизни Восточной Европы, но здесь он услышал твердое «нет». Еще более решительный отпор он получил в Минске.
Майкл Станиславский приводит ироничное описание встречи минской общины с Лилиенталем, оставленное каким-то шутником.
«Большая толпа заполнила зал и вылилась в прилегающий двор: старые и молодые, ремесленники, учителя, даже слепые и хромые. Скоро они стали высказываться об этом безбожнике, который явился забрать их сыновей в нечестивые школы и отвадить от веры. Портной сказал: ему надо выколоть глаза иглой; сапожник предложил проколоть его уши шилом; мясник — связать его как овцу, приготовленную к закланию; слесарь: замкнуть его уста на замок, чтобы он не мог их открыть; а учителя — передовой отряд бойцов — восклицали: Держитесь, братья! Держитесь ради нашего народа и наших детей! Укрепим обычаи наших отцов! Не хотим иметь ничего общего с Лилиенталем и его последователями. Толпа скандировала: не хо-тим, не хо-тим!».[76]
Впрочем, сам Лилиенталь, сообщая о неудачах своему наставнику Людвигу Филиппсону, указывал, что против его проекта были выдвинуты «серьезные и трезвые аргументы: пока евреи лишены гражданских прав, светское образование может принести им только несчастья, так как у молодежи разовьются потребности, которые в условиях бесправия невозможно будет удовлетворить».[77]
Убедившись, что своими силами ему с поставленной задачей не справиться, Лилиенталь решил искать покровительства у властей. Он поехал в Петербург и сразу попал в теплые объятия министра просвещения графа С. С. Уварова.
Граф С. С. Уваров
Граф Уваров, по отзывам современников, был человеком даровитым, блестяще образованным и придерживался либеральных взглядов, но по характеру он был лакеем. Перед своим «барином», Николаем I, он благоговел, постоянно ему льстил и угодничал. Зная взгляды государя, «он внушил ему мысль, что он, Николай, — творец какого-то нового образования, основанного на новых началах, и придумал эти начала, т. е. слова: православие, самодержавие и народность; православие — будучи безбожником, самодержавие — будучи либералом, народность — не прочитав за свою жизнь ни одной русской книги».[78] Понятно, с каким энтузиазмом Уваров бросился осуществлять мысль «энергичного» государя о приобщении евреев к светскому образованию. Он разрабатывал далеко идущие планы по учреждению светских еврейских школ, подготовке для них учителей, составлению программ обучения. Проектов было хоть отбавляй, но с какого конца приступить к их осуществлению, министр не имел ни малейшего понятия. Тут-то и подвернулся ему просвещенный и полный энтузиазма мюнхенец.
Граф Уваров присвоил Лилиенталю официальный чин, наделил широчайшими полномочиями и снабдил грозными бумагами, в которых местным властям предписывалось оказывать подателю всяческое содействие и обеспечивать полицейскую защиту на случай нежелательных эксцессов. Лилиенталь отправился в объезд еврейских общин черты оседлости, не подозревая, что именно официальный статус и сопровождающие жандармы обрекают его миссию на окончательный провал.
Если раньше в еврейских общинах к нему относились как к несущему околесицу собрату-еврею, то есть с ним спорили, горячились, иногда даже грозили рукоприкладством, но все-таки принимали за своего, то теперь он стал посланцем «начальства», от которого ничего, кроме неприятностей исходить не могло. Спорить с ним, возражать ему стало опасно. С ним соглашались, кивали головами, поддакивали, но только для того, чтобы, выпроводив с почетом, молить Бога, чтобы он никогда больше не появлялся со своими бесовскими проектами. Оказавшись совершенно чужим среди евреев, а потому ненужным и правительству, убедившись в бесплодности своих усилий и глубоко разочарованный, Лилиенталь, наконец, осознал, что ничего путного из его затеи выйти не может. Этим и объяснялось его «бегство» в Америку.
В намерении правительства насаждать светское образование среди евреев просматривалась оборотная сторона той же рекрутчины. Российская власть и значительная часть общества усвоили предрассудки и предубеждения предшествовавших поколений (вспомним Державина). Они были убеждены во вредоносности евреев, а причину этой вредоносности видели в их религии. То была нетерпимость, унаследованная от предыдущих поколений и восходящая к фанатизму христианской церкви раннего средневековья. По инерции она продолжала культивироваться, не подвергаясь критике или пересмотру.
Не имея ни малейшего представления об иудаизме, власти, тем не менее, не сомневались в том, что религия воспитывает в евреях враждебность к христианскому миру; что она внушает им отвращение к производительному труду; позволяет и даже поощряет любые аморальные действия по отношению к христианам; что основные заповеди иудаизма, известные из Библии, — не убий, не укради, не лжесвидетельствуй и т. д. — обязательны для евреев якобы лишь в отношениях между собой; что будто бы в Талмуде (которого никто, конечно, не знал) имеются секретные предписания, гласящие, что неевреев можно и даже богоугодно и убивать, и обкрадывать, и эксплуатировать, выцеживать кровь из христианских младенцев, лишь бы — не попадаться.
Предубежденному юдофобскому сознанию еврейство представлялось чем-то вроде сплоченной мафии или секретной организации, спаянной общей враждой ко всему остальному миру. Свою собственную иррациональную вражду к евреям юдофобы «рационализировали», приписывая свои постыдные чувства тем, кого они ненавидели. В России такие представления о евреях были характерны не только для отдельных групп населения, но они лежали в основе государственной политики. Потому и для «перевоспитания» евреев государство видело только одну возможность: вырвать подрастающее поколение из-под влияния старшего, побудить его к переходу в христианство или хотя бы максимально ослабить на него влияние «религиозного фанатизма» еврейской среды. Если забривание в солдаты детей было одним из средств достижения этой цели, то светское образование мыслилось как другое такое средство.
Однако до того, чтобы насильственно загонять еврейских детей в светские школы (как их сгоняли в школы кантонистов), правительство не дошло — на это не хватило «энергичности» даже у Николая Павловича. А добровольно еврейские массы на это не соглашались. Как констатирует Солженицын, «если к 1855 только в „зарегистрированных“[79] хедерах училось 70 тысяч еврейских детей — то в казенных училищах обоих разрядов всего 3 тысячи 200» (стр. 124). Это через одиннадцать лет после «бегства» Лилиенталя.
Бесплодные усилия были прекращены с воцарением Александра II, и именно к этому времени относится перелом в отношении к светскому образованию в еврейской среде. Поучительный урок: как только «начальство» перестало толкать евреев в светские школы, так они сами стали тянуться в эти школы. В чем тут дело? А в том, что в воздухе повеяло свежим ветром. Либеральные реформы, начатые молодым царем, коснулись и еврейского бесправия. Хотя до уравнения в правах не дошло, но появились более широкие возможности в разных областях жизни и профессиональной деятельности. И тотчас же началось приобщение евреев к светскому образованию. Особых еврейских школ для этого вообще не понадобилось: еврейские дети стали охотно — и во все большем числе — поступать в обычные гимназии, а по окончании — в университеты. Тут и «власть кагала», которой российские юдофобы еще не одно десятилетие будут пугать слабонервных,[80] тоже оказалась совершенно бессильной. Н. С. Лесков писал об этом так:
79
Мне непонятно, почему Солженицын берет это слово в кавычки и почему вообще употребляет его в данном контексте. Много позднее, уже при советской власти, когда велось массированное наступление на религию и хедеры были запрещены, в ответ возникла широкая сеть подпольных хедеров, которые, конечно, не были зарегистрированы. Но сколько-нибудь заметное распространение незарегистрированных хедеров в дореволюционной России неизвестно.
80
Кагалы были упразднены в 1844 году, но, по версии юдофобов (особенно в этом отношении старался автор зловещей «Книги кагала» Яков Брафман — о нем речь впереди), они продолжали тайно существовать и негласно руководить жизнью евреев.