«Мудрецы! — сверкало в его глазах. — О, мудрецы…»
— Я не исключаю, что визит юных Пелопидов — хитроумная затея Пелопса. Пожертвовать внебрачным малышом, чтобы законые сыновья обосновались в Арголиде. Закрепились и начали прокладывать дорогу к троносам.
— Пожертвовать сыном?!
— Возможно, Пелопс и не замышлял зла. Просто воспользовался удачно подвернувшейся случайностью — смертью Хрисиппа. Или ты думаешь, что Проклятый настолько не владеет собой? Что в гневе он прислал требование о выдаче, граничащее с оскорблением? Желай он заполучить сыновей обратно, его слова, переданные гонцом, звучали бы иначе. Так, чтобы Электрион мог вернуть беглецов, сохранив лицо. И еще тешился бы мыслью, что владетельный Пелопс в долгу у Микен. Нет, мой хитроумный тесть не рассчитывал на выдачу сыновей. Напротив, он сделал все, чтобы ему отказали. Теперь его дети в Арголиде, и я не жду от них добра.
— Что же ты молчал, отец?!
В сердцах хватив кулаком по столу, Амфитрион выпрямился во весь рост. Скала в человеческом облике нависла над хромым басилеем Тиринфа. Толкни пальцем — рухнет на голову.
— Почему не сказал этого братьям? Не убедил их?!
— Бесполезно. Решение было принято заранее, без меня. Совет собрали для соблюдения приличий. Я — старший, я — басилей Тиринфа, вотчины Персея. Братья нуждались в моем согласии. Они получили бы его, так или иначе. Я согласился, не желая ссоры.
— Боясь ссоры, ты подверг наши земли опасности? Почему ты хотя бы не попытался?! Я бы поддержал тебя! Отец, если ты уверен…
— Я не уверен. Имея дело со старой лисой Пелопсом, ни в чем нельзя быть уверенным до конца.
Не в силах больше стоять на месте, Амфитрион кинулся к очагу. Обхватил колонну, словно врага, сдавил, запрокинул голову к потолку. Рухни, дворец! Гибни, душа моя, вместе с сомнениями! Напротив, из огня фрески, возносились к небу дед с бабушкой — звезды, они не могли успокоить внука.
— Нашему дому грозит беда, — прохрипел Амфитрион, дрожа от гнева. — И ты ничего не сделал, чтобы ее отвратить! Однажды дед сказал мне: «Когда спасаешь кого-то — спасай. Не думай, как при этом выглядишь.» Я запомнил его слова. Хорошо запомнил! Да знай я, что Пелопиды — угроза Тиринфу… Я понял! Ты с самого начала не верил, что они — враги! Ты спорил, чтобы показать: у тебя есть свое мнение! Чтобы братья тебя уговаривали, а ты в конце концов согласился! Я прав, отец?
Пальцы Алкея с такой силой сжали навершие посоха, что дерево жалобно затрещало. Казалось: дубовая палка сейчас расколется в щепки — либо полетит в голову сына.
— Нет, — прозвучал ответ. — Ты ошибаешься.
Амфитрион бросился прочь из мегарона. Воздух налился духотой, кляпом забивая глотку. Скорее, во двор — глотнуть вечерней прохлады, остыть… В дверях он споткнулся, словно налетев на стену. Это же его отец! Они не виделись полтора года. Пусть отец сто раз не прав…
Не таким представлял он себе возращение домой.
— Прости меня, — тихо произнес Амфитрион. — Я погорячился. Жаль, мы с тобой — не провидцы. Тогда бы точно знали, чего ждать от этой парочки. Вот Питфей Пелопид — провидец. У него перед моим отъездом дочка родилась. Так он сказал: дочь родит ему внука — великого героя. Победителя разбойников и чудовищ [12]. Я всю дорогу размышлял: каково это — быть дедом великого героя? Как быть внуком великого героя, я знаю. Трудно. Все тебя по нему равняют. А дедом? Отцом? Здорово, наверно, а?
Алкей молчал, отвернувшись. Он знал, каково быть отцом героя. Герой, вернувшийся с войны, стоял в дверях. Молодой, сильный, увенчанный славой… «Будь у меня здоровые ноги, — думал старший сын Персея. — О, я бы навоевался вволю! И если бы остался жив — сейчас бы с добродушным снисхождением взирал на сына. Со мной бы говорили по-другому: и сын, и братья. А так… Отец — Убийца Горгоны. Сын — сокрушитель тафийских пиратов. Я же — калека-домосед. Кто станет считаться с калекой?»
За долгие годы Алкей привык к такому положению вещей. Притерпелся, смирился. Но слова сына разбередили в душе зарубцевавшуюся язву — и она отчаянно саднила.
— Ладно, отец. Утром увидимся.
Выйдя из мегарона, Амфитрион быстрым шагом пересек двор. Поднялся на стену — здесь он любил сидеть в детстве, наблюдая за закатом. На горизонте тлела узкая полоса, окрашивая море темной кровью. Море. Берег. Кровь. Слишком недавно. Слишком свежо в памяти.
Он не хотел об этом вспоминать. Он не мог это забыть.
7
За спинами телебоев — море. Море и ладья. За спиной Амфитриона — песок, скала и два мертвых тела. Безымянный песок, безымянная скала. Тела же и в смерти носят имена, известные всему Пелопоннесу. Аэтий, сын Антаса; басилей Ореи. Трезен, сын Пелопса; лавагет Ореи. Без имен тела не стоят ничего. Пыль, прах, Ареево мясо. Никто, и звать никак.
С именами — дороже золота.
Амфитрион хохочет. Телебои переглядываются, кое-кто делает шаг назад. Моряки суеверны, в любом чихе видят дурной знак. А внук Персея все захлебывается хрипящим, львиным хохотом. Два выхода, говорите? Однажды провидец — мудрый, ядовитый змей — узнав, как зовут Амфитриона, предсказал, что у того всегда будет два выхода из тупика. «Правда, ни один из них тебе не понравится,» — добавил прорицатель. Змей солгал. Сегодня судьба не оставила ему выхода. Вообще. По правде говоря, это нравится Амфитриону. Так нравится, что сердце вскипает котлом, забытым на огне.
…стрела зло клюет щит.
Камень — в ответ. Треск чужой голени.
Ну и славно.
Хочешь проклясть человека страшнейшим из проклятий — пожелай ему умереть непогребенным. Желаешь сделать добро, увидев гниющий труп — брось на него хоть три горсти земли. Ужасна смерть на море — утопленникам не знать покоя. Велик грех полководца, кто оставил павших воинов на глумление врагам. Безмерна вина правителя, лишившего верных бойцов костра и могилы. Где наш полководец? — убит Трезен, сын Пелопса, голова размозжена секирой. Где наш владыка? — убит Аэтий, сын Антаса, копье в животе. Славную западню устроили вам телебои. Сам ты себе, Амфитрион Персеид, и царь, и военачальник.
Один ты в поле.
«Размечтался, — хмыкает рядом верный Тритон. — Один он…»
Тритон огромен. Тритон глуп. Тритон — тень. Часто ли вспоминаешь о собственной тени? Даже если тень защищает тебе спину, круша дубиной направо и налево… Скажешь ли про себя и свою тень: «Нас двое?» Бывает, что и скажешь. Двое против дюжины. Здесь на скалах растут сосны — парами. Смола — наружу. Янтарные кулаки горят медовым солнцем. Застыла кровь дерева, липнут к ней мошки. О чем ты думаешь, внук Персея?
Как о чем? — о крови.
Между Амфитрионом и телебоями — опрокинутая колесница. Две убитых лошади. Стена крепости; словно дома, в Тиринфе. Только в Тиринфе стена — ого-го, а тут стена — плюнуть и растереть. Сейчас телебои ринутся вперед, сомнут, сокрушат. Увезут тела на поругание. Воздух пахнет смертью и тухлыми яйцами. Под Мефанами расположены целебные купальни. Из земного разлома хлещет вода — горячей крови, солоней крови. Летом купальни пустуют — слишком жарко. Нет холодной водички, чтоб омыться после. Разве что броситься в море, где ходят стаи «морских собак» [13], жадных до человечьего мяса? О чем ты думаешь, внук Персея?!
О крови, боги свидетели.
О человечинке.
«Внук Персея? — спрашивает дед, хмурый как обычно. — Нет, ты сын хромого Алкея. Я — сын Зевса, а ты — сын хромого Алкея. Запомнил? В этом-то все и дело…» Я твой внук, возражает Амфитрион. «Ну и что? — удивляется дед. — Ты воздвиг крепость из колесницы и дохлых кляч. Ты ждешь, пока тебя возьмут приступом. Важно ли, чей ты внук?» Важно, кричит Амфитрион. Дед пожимает плечами.
Телебои смотрят на безумца, спорящего с воздухом.
Телебоям страшно.
Им становится еще страшнее, когда безумец отбрасывает щит. Их охватывает ужас, когда безумец прыгает через колесницу. В правой руке — копье, в левой — меч. «Внук! — гремит боевым кличем. — Внук Персея!» Убийственное имя, еще живое в памяти людей, летит над берегом. Крепость пала, лошади могут пухнуть на жаре. Амфитрион бежит, как не бегал ни разу в жизни. Кажется, что у него выросли крылья — железные крылья Таната, Исторгателя Душ. Позади, не отставая, топочет гигант с дубиной.