Она долго сидела, разглядывая мельчайшие детали — положение руки Батлера, обхватившей талию подружки как дорогую вазу, будто тот опасался сжать её сильнее, наклон головы, изображавший небрежное превосходство, и милостивое поощрение…. Рон разрешал себя любить. Разрешал, но не любил. Жозефина знала его слишком хорошо, чтобы не суметь перевести в слова мельчайший его жест или движение губ.
Лишь бросив взгляд на часы, Жозефина обнаружила, что прошло почти два часа — прошло просто так, ушло в пустоту. А ведь звонок редактору так и не был сделан.
От мысли о том, что время пролетело настолько быстро, по спине Арманд пробежал холодок. Она торопливо достала мобильный и взялась за дело, полностью отключаясь от того непонятного чувства, которое накрыло её с головой.
***
Следующим планом программы по раскрутке начинающей звезды было выступление на презентации нового журнала, ориентированного уже на более молодую публику, который должен был появиться не без содействия издательских мощностей «Armand-in-line». Сложная череда взаимных услуг включала размещение Адамса на обложке пилотного выпуска, в обмен на что Жозефина обеспечивала презентацию присутствием журналистов. Выступление звезды первого номера устраивало обе стороны.
К началу презентации для Жозефины вся работа уже была закончена, и она спокойно сидела за одним из столиков, вслушиваясь в гитарные аккорды и чуть хрипловатый голос Адамса. Выступал он в итоге вовсе не с оговоренной классической программой, а с какой-то песней собственного сочинения, всё же куда более симпатичной Жозефине, чем те обрывки записей, которые остались от недописанного с Рюэль альбома. То, чего требовала Вивьен, больше походило на однообразные серии слов и аккордов, призванные давить на уши и врезаться в сознание. Так что прослушала запись Жозефина с большим трудом, и что сказать Адамсу о результате его трёхлетних усилий, придумала далеко не сразу. Именно после этого Жозефина боялась услышать со сцены что-то современное, но всё оказалось вполне прилично и даже приятно.
Жозефина прикрыла глаза, отпуская чувства на волю. Последние дни превратились в бесконечную череду беготни и переговоров, но она была этому даже рада — суета с раскруткой хоть немного отвлекала от вернувшихся внезапно, но прочно обосновавшихся в голове мыслей о Батлере.
Жозефина не вспоминала о Роне. Это имя и вся их совместная жизнь были закрыты на замок, ключ от которого хранился где-то на дне озера вместе со священным мечом древнего английского короля.
Иногда, правда, Жозефина видела сны. Они приходили внезапно и могли длиться несколько ночей подряд, заставляя Жозефину перебираться в гостевую спальню, чтобы не выдать перед Дэреком своих мыслей. В этих снах она видела Рона, то дремавшего на диване, то сидевшего за своим мощным дубовым столом в офисе. Жозефина подходила к нему и принималась медленно расстёгивать рубашку. Обводила пальцами стальные узелки мускулов и покрывал поцелуями шершавую кожу на груди. Продолжение было разным, но всегда долгим и приятным. Она не могла насытиться Роном и никогда не получала разрядки в этих снах, зато наутро просыпалась полная сил и тянущего чувства потери.
А иногда ничего такого не было. Во сне они с Роном просто шли куда-то, стояли на каких-то смотровых площадках и разглядывали незнакомые здания. Эти сны Жозефина запоминала плохо, от них оставалось только ощущение сильных рук, лежавших у неё на талии, горячего дыхания у основания шеи и всепоглощающего тепла, в которое Жозефина падала рядом с Батлером и о котором давно успела позабыть.
Фотография всколыхнула всё с новой силой, и теперь Жозефина всерьёз опасалась, что снова начинает падать в ту пропасть, из которой выбралась с таким трудом. Она ловила себя на том, что сидела и прокручивала в голове воспоминания, и лишь когда раздавался звонок телефона или рядом оказывался Дэрек, понимала, что прошёл уже час или два. Это состояние Жозефине не нравилось. Она ценила своё время. Она слишком многого ещё хотела добиться, чтобы вот так просто застрять в невесомости и утонуть в прошлом.
Музыка Адамса — настоящая, а не та, которую он играл для Рюэль — неожиданно оказалась отличным катализатором для этой сладкой комы, и лишь на краю сознания сейчас оставалось висеть чувство, что это неправильно.
«You are stuck in my heart» — протяжно сообщал человек, с которым Жозефина провела больше двух лет, глядя ей в глаза. Человек, который ни разу не обидел её и не заставил сомневаться в себе. В этом не было любви, впрочем — кто знает — может, и была? Может это и есть любовь, а то, что было раньше — просто безумие, одержимость, как сказал доктор Бейли. Но слыша эти слова и хриплый голос, пробиравшийся под кожу, Жозефина могла думать только о том, кто в самом деле пронзил её сердце раз и навсегда. Боль возвращалась, а вместе с ней оживало что-то внутри, и как бы Жозефина не сжимала кулаки, заставить чудовище, поднимавшее голову на дне её души, снова погрузиться в летаргию она не могла.