Возвышение Коли Ноликова
Глава 1, Ситцево
Реки в городе Ситцево нет. Вернее, была, но потом распалась на цепь озер — Синее, Белое и Венгерку. Почему Венгерка, может пояснить Иван Иванович Рогожкин, местный краевед о семидесяти лет. Днем он ходит по городу с рюкзаком и магнитофоном, собирает предания о старине, а ночью садится за письменный стол и пишет, пишет, пишет, обмакивая чугунную перьевую ручку в хрустальную чернильницу, наполненную фиолетовым.
Этим летом, в июне, получив очередную пенсию, Рогожкин достал из-под кровати заветную банку от варенья и вытряс из нее помятые купюры. С прошлой осени откладывал. Узловатыми, с коричневым крапом руками пересчитал, перемусолил и аккуратно сунул пачкой в кошелек. Тот принял и не крякнул, только припух. А ведь и не скажешь, что в таком может лежать целых двести тугриков.
Взял Рогожкин свой рюкзак, повесил на ремень через плечо магнитофон — старую желтую "Весну", прихватил белую пластмассовую собачку на колесиках и веревочке, да дверь прихлопнул. А жил Иван Иванович в частном доме на Садовой. Там старое пожарное депо рядом, высится над садами обзорная башня. В ней сидит пожарник и смотрит в подзорную трубу.
Рогожкин пошел улицей, чуть пригнувшись и волоча за собой игрушку. Она тихо тарахтела, подскакивала на камешках. От Садовой свернул на Козью, и мимо выгона, огороженного утлым забором, добрался до площади, носящей название Красные Щечки. Здесь были: заплеванный семечковой шелухой автовокзал, рыжее здание почты, похожее на церковь и, между будкой сапожника и одноэтажным жилым домой — анатомическая мастерская. Ее-то дверь и отворил Рогожкин.
Внутри громко тикал круглый зеленый будильник, тяжелый, стальной. Он был на письменном столе вместе с хромированным, отставившим из бока ручку, арифмометром и кипой бумаг. За столом отгораживался вчерашней газетой Евгений Ноликов, мастер. Рогожкин посмотрел на обклеенные цветными плакатами стены. Плакаты изображали людей в разрезе, нервную систему, строение головного мозга и тому подобное. Пахло лекарствами. Рогожкин в кулак откашлялся. Газета зашуршала, показались уставшие глаза, одутловатое бледное лицо.
— Иван Иванович! Наконец собрались? — Ноликов встал из-за стола, спортивно подошел к Рогожкину. Тот отпустил веревочку собачки и протянул Ноликову руку.
— Что делать будем? — спросил Ноликов.
— На что денег хватит. У меня только двести.
— Давайте посмотрим.
Ноликов вынул из кармана связку ключей, отпер металлическую дверь в стене. Оттуда повалил пар. Ноликов дал посетителю ватник.
— А вы сами? — спросил Иван Иванович.
— А я уже привык, не замечаю.
Евгений Николаевич вернулся домой часам к шести. Жил он в доме об одном этаже, с чердаком, по улице Балетной, номер шестнадцать. С балетом улица не имела никакой связи, просто при переименовании бывшего Быдлогонного переулка в улицу имени Дениса Балетного, выдающегося деятеля науки, была допущена досадная описка. Так улица Балетного стала Балетной.
Ноликов вошел во двор и сказал собаке:
— Тссс.
Кудлатый пес, выбежавший было из конуры, замер, цепь его черкнула по асфальту и затихла. Ноликов поморщился. Прошел на крыльцо, открыл дверь с отлично смазанными машинным маслом петлями. В широком коридоре принялся переобуваться — одевать сношенные, унылого вида тапки. Он старался распределить вес тела так, чтобы половицы не скрипели. Сын спит — у него чуткий сон.
В коридор вышла жена, Люба, сказала:
— Боря пришел, ждет тебя, денег хочет одолжить.
Боря — это младший брат Евгения Николаевича. У него тоже мастерская, только по реставрации денег. Клиентов к нему обращается мало, вот человек и перебивается с хлеба на воду, случайными заработками. То дровишек кому напилит, то ныряет в яму с нечистотами за ценной, оброненной туда вещью. На все руки мастер.
Евгений ответил жене:
— Я Рогожкину новые уши приделал, он заплатил мне сто пятьдесят.
— Неплохо.
— Так что, дать ему?
Под "ним" разумел брата.
— Да, — кивнула Люба.
Евгений следом за женой вошел в главную комнату — залу. Тут принимали гостей, тут пили с ними чай за круглым, крытым вышитой скатертью столом. На стенах висели фотографии отцов и дедов, матерей и бабушек. Невесть как за обои держались часы в виде домика, с кукушкой. Две гири — тяжелые длинные шишки — свисали с них на цепях. Одна цепь короче.
Из раскрытого окошка слышалось пение садовых птиц. На старом диване сидел Борис и с пеною сока по краям рта грыз зеленое и кислое, до судорог, яблоко. Это его Люба угостила.