— Храм закрыт на уборку! Пожалуйста, зайдите позже! — голос послушника, неуверенный и чем-то испуганный, вырвал его из задумчивого созерцания.
— Я, чародей Рэвлинн из Утгарда, не займу много времени, — в ответ прошелестел кто-то.
Люциус выглянул из-за колонны, где схоронился, наблюдая за незваным гостем — высоким худым человеком в чёрной шубе из короткого меха, украшенной бусами из волчьих клыков. И вздрогнул. Чародея окружала тяжёлая аура магической мощи — даже в родных краях, обладая магией, которую изучал с детства, он никогда не ощущал себя настолько сильным, почти всемогущим.
Рэвлинн медленно подошел к алтарю и опустился на одно колено, прижав правую руку к сердцу — будто предлагая его в дар богине. Поза почтения была исполнена безукоризненно, но слова звучали с вызовом и высокомерием:
— О моя Госпожа, позволь в последний раз преклонить пред тобою колени...
Глава 14. Рагнарёк
Почему-то судьбоносные вещи очень любят случаться по праздникам. Неприятные судьбоносные вещи. Взять, например, убийство принца Эдмунда, которое так называемые борцы за свободу приурочили к окончанию ремонта кафедрального собора. Взрыв был такой силы, что ещё месяц после дворники собирали с площади каменные осколки. И это когда Люциус почти договорился с его высочеством о месте главы комитета надзора за «дырами», как называли в Лондоне пространственные аномалии. Эта должность обеспечила бы его всеми необходимыми ресурсами по изучению межмировых переходов — и отвела большинство подозрений. Вместо этого пришлось тратить на эксперименты собственные средства, тихо и тайно договариваться с ректором магической Академии, как оказалось — довериться самоуверенному идиоту, который не только переломал изрядное количество ценнейших артефактов, но привлёк ненужное внимание, лишился жизни и почти всех наработок.
Конечно, на первый взгляд существовал шанс остаться в рамках первоначального плана, обратившись к сестре погибшего Эдмунда, принцессе Эмилии, которая взяла проект под крыло. Манеры принцессы всегда были безупречны, репутация кристально чиста, но что-то в ней Люциуса отталкивало, пожалуй, даже пугало. Что-то... маниакальное. Интуиция редко подводит хорошего мага, но здесь интуицию подтверждали другие факты, которые при беглом взгляде казались простыми совпадениями. Да взять хотя бы нашумевшую историю, когда жених её высочества, брак с которым она восприняла с подобающей благовоспитанной дочери покорностью, не пережил первой брачной ночи. И уж конечно у принцессы пребывающей в здравом рассудке не могли оказаться в фаворе такие люди, как Цзяо Ян.
Каждый раз вспоминая главного виновника всех своих бед, Люциус непроизвольно вздрагивал — и злился на себя за это. Безродный проходимец из далёкой колонии, которого Эмилия зачем-то посвятила в рыцари и ввела в высший свет. Многие на его месте до конца своих дней благодарили небеса за саму возможность прикоснуться к жизни образованных и благородных людей, не забывая о своём месте, но только не Цзяо Ян! Мерзавец быстро освоил все тонкости придворного этикета, подозрительно быстро для обычного проходимца, и не выходя за их рамки всем и каждому давал понять: это не ему оказали честь, пригласив в святая святых, это он оказал честь, согласившись туда войти. Добавить к этому совершенно безобразные штуки вроде вселения в декоративные доспехи неупокоенных духов, торговлю запрещёнными товарами, многочисленные убийства, про которые все знали, но никто не смог собрать убедительных доказательств — и получается портрет человека, который заслужил не одну, а десяток смертных казней. И именно ему Люциус проиграл свой последний поединок, обрекая себя на полное боли бессмертие. Нелепость. Нелепость и позор.
Люциус поёжился, глядя на своё отражение в до блеска отполированном щите — в этом мире пока не научились делать зеркала больше, чем размером с ладонь — в попытках отогнать дурное предчувствие. Почему он вспомнил про Цзяо Яна именно сегодня?
Как бы то ни было, нужно продолжать делать то, что должно. Среди последователей Гримхильды праздник Ветрнэтр считался едва ли не важнейшим во всём Колесе Года. День последнего урожая, день-граница между щедрым летом и суровой зимой, в который следовало оставить позади всё ненужное, отжившее, закостеневшее — и очищенным шагнуть навстречу новому циклу, который непременно начнётся весной. Жрец позволил себе лёгкую усмешку — может быть, ему тоже пора отпустить прошлое. И тогда, возможно, ему удастся увидеть новый, лучший путь.