========== Другой я. ==========
— Дим, ты меня слышишь вообще?
Оборачиваюсь к возмущённой Рите и киваю головой, хотя не слышал ни одного слова, сказанного ею.
— Так вот, Синицына согласилась быть Снегурочкой, представляешь? Какая из неё снегурочка, скажи мне пожалуйста?
— А что? — спрашиваю, делая вид, что в курсе о чём разговор.
— Как это «что»?! — Ритка смотрит на меня как на больного. — У неё грудь больше головы, а там дети будут! Первый класс, между прочим!
— Ну… — не могу понять, при чём тут сиськи Синицыной и дети. Она же не голышом будет, а в роли этой самой Снегурочки.
— Вот и я говорю. Совсем с ума сошли! Лучше бы Соне предложили, у неё вон коса своя, настоящая, на костюме бы сэкономили.
— Соня не сможет, слишком стеснительная, — кидаю в рюкзак оставшиеся на парте тетради и закрываю его на молнию.
— Ты что, за Синицыну?! — Ритка даже голос повышает от такого предательства с моей стороны.
— Я сам за себя, Рит. Я даже на утреннике не буду, поэтому какая мне разница, какие сиськи будут у Снегурочки.
— А я думала, что ты меня потом, после, до дома проводишь… — делает обиженное лицо.
— Ну, хочешь, я специально за тобой под конец приду? — отвожу взгляд к окну, где за стеклом крупными хлопьями падает снег.
— Точно?
— Честно-честно! — закидываю рюкзак на плечо. — Рит, мне пора.
— Опять со своими… этими, тусоваться? — кривит недовольно рот.
— Они не эти, они друзья.
— Знаем мы, что это за друзья…
— Не начинай пожалуйста, — не люблю, когда она лезет не в своё дело.
— Дурак! Мы же за тебя переживаем, — хватает свою сумку и идёт к двери.
— Я как-нибудь сам за себя попереживаю.
Уходит, хлопнув дверью, а я достаю из кармана куртки потрёпанную пачку и усаживаюсь на подоконник прямо в классе. Мы с Ритой остались дежурными, и шанс, что меня застукает с сигаретой кто-то из учителей, очень мал.
Смотрю на белый пушистый ковёр за окном, а вижу только своё отражение в стекле. Рита говорит, что я изменился, наверное, она права. И дело тут не во внешности, которую я всячески пытаюсь изуродовать, дело в том, что внутри меня. Краску с глаз и волос можно смыть, можно вытащить серьги из ушей, можно сменить чёрные шмотки на более яркие, но нельзя переделать то, что поселилось во мне. Уже нельзя. Я пытался, но у меня ничего не получилось. И в один прекрасный день я понял, что мне проще, когда меня ненавидят, чем жалеют.
Те сутки, в подвале с кирпичными стенами, навсегда разделили мою жизнь на «до» и «после». И вовсе не потому, что я натерпелся или испугался, как все вокруг думали, хотя боль и страх конечно же были. Для меня самым страшным было то, что я прочувствовал на своей шкуре, что творилось с Лексом, тогда, у речки. И мой случай был только облегчённым вариантом того ужаса, что пришлось пережить ему.
И, как-то проснувшись утром, я понял, что всегда получал слишком много внимания, пользовался этим и ничего не отдавал взамен.
Теперь у меня тоже достаточно внимания, но это уже не восхищённые взгляды и доброжелательные улыбки вслед, теперь это совсем другое. И друзья под стать мне — неуправляемые мальчики и девочки, курящие травку по углам и балующиеся пивом после школы.
Тушу докуренную до середины сигарету прямо в горшке с цветком, одиноко стоящим на подоконнике, и застёгиваю молнию на куртке. Конечно, Ирина Викторовна, наша классная, завтра будет орать и устраивать разбор полётов, но пусть ещё докажет, что это мой.
***
На улице действительно холодно, снег налипает на лицо и волосы, попадает за ворот куртки, оставаясь неприятными влажными пятнами на воротнике.
Бреду в сторону заброшенного спорткомплекса, закинув за спину рюкзак с учебниками и отключив звук в телефоне, чтобы не тревожили, не выспрашивали где я и с кем я. Я сам знаю, когда мне следует вернуться домой.
Ребята уже ждут. Практически все из них — новые лица, с которыми я знаком не более месяца, и только Костя со своей гитарой кажется каким-то напоминанием из прошлого.
— Что так долго? — невысокий, коротко стриженный парень с выбеленной макушкой замечает меня первым.
— Дежурил сегодня, — бросаю рюкзак на кучу сваленных в углу кирпичей и подсаживаюсь к ребятам. — Есть что?
— А то! — отзывается худой и растрёпанный Виталик (или Валик?), никак не запомню его имя. — Васёк подогнал.
— Хоть стоящее что-то? — Ваську не любили все, но траву он обычно приносил что надо.
— Вон, Стёпка пробовал, — Виталик кивает на стриженного. — Говорит, что чумовая.
— Тогда и я с вами, — расстёгиваю куртку и прячу перчатки во внутренний карман.
На импровизированном столе из обычного куска бетонной плиты появляется обрезанная бутылка, наполненная частично водой, мутная от частого использования.
— Кто первый? — стриженный смотрит на меня, потом на худого. — Валентин, ты?
Значит, всё-таки Валик…
— Не… — тот машет головой и кивает на меня. — Пусть Димка. Я остатки добью, у меня сегодня мамка дома.
Тянусь к бутылке. У меня тоже дома Вера и, возможно, Олег, который часто у нас гостит, дожидаясь меня иногда до полуночи. Не понимаю, зачем ему это надо. Ему не нравлюсь я теперешний, ему не нравятся мои новые друзья, ему вообще не нравится всё, что я делаю или говорю. Зачем тогда таскаться ко мне домой и нагружать и без того волнующуюся Веру своими опасениями по поводу моего будущего?
В прошлом месяце несколько раз он даже пытался притащить меня домой насильно, только быстро понял, что сам я не пойду, а бить меня ему совесть не позволит. Олег всегда был большим парнем с добрым сердцем. Ему как будто жизненно необходимо о ком-то заботиться.
Не то, что Лекс. Тот бы, наверное, мордой по асфальту приволок прямо к калитке, если не к порогу. Только вот Лекса нет. Уже четыре месяца. Ещё в начале сентября умотал на учёбу в город, так ни разу и не приехав домой в гости.
Втягиваю в себя едкий дым и задерживаю дыхание. Горло сдавливает, на глазах выступают слёзы.
В тот день, на речке, после школы, я видел Лекса в последний раз. Мы тогда почти до заката плавали и просто валялись на жарком солнце, мало говорили, в основном, о планах на будущее. Он тогда ещё удивился, что у меня таковых нет, и сам тоже умолчал о своих.
Позже, когда солнце коснулось горизонта, а мы ехали по улочкам нашего посёлка, я в последний раз чувствовал себя живым. Ветер в лицо, Лекс без шлема и с голым торсом и я в его футболке, потому что обещанной майки не оказалось в багажнике.
У моей калитки мы наспех простились, он спешил, а я не держал. Лекс так и не сказал мне тогда, что уже утром его не будет в посёлке, а я никак не ответил на его признание, которое вытянул из него тогда, у ворот школы.
— Васька говорит, что Волк в воскресенье приезжает, — единственная в нашей компании девушка, худенькая и маленькая, белокурая Маринка, тянется к бутылке. — Так что пока каникулы, траву он толкать не будет. Ссыт.
— Да Васька по жизни ссыкло ещё то. Спасался только тем, что за спину Волку прятался и оттуда тявкал, — Валик кивает мне и предлагает сделать последнюю затяжку.
Соглашаюсь, зная, что Вера только устало покачает головой, смотря на мой взъерошенный вид, а потом молча пустит слезу у себя в комнате.
В голове мутнеет, и мысли начинают расползаться, каждая в свою нору. Думать о чём-либо становится просто лень. Опять хочется курить, но я вспоминаю, что последнюю выкурил ещё в классе. Кажется, Маринка иногда курит не дешёвую пыль.
— Марин? Сигареты есть?
— Будешь должен, — подмигивает ярко накрашенным глазом и протягивает мне пачку тонкого «Парламента». — На последние взяла.
— Тебе же мамка каждый день выдаёт, — Валик тоже тянется за сигаретой.
— Ага, выдавала. Я как на прошлых выходных чуть ли не ползком пришла, лавочку тут же прикрыла. — Маринка прячет пачку в карман дорогого пальто.
— Ты же не пьёшь много? — Стёпка выуживает из куртки свои сигареты.
— Так тогда у Людки днюха была, сама не думала, что так получится. А мамка как с цепи сорвалась, весь следующий день пилила и грозила тем, что в подоле принесу. Хотя я так и не поняла, при чём тут пьянка, — Маринка картинно вздыхает и натягивает на голову капюшон, обшитый белым мехом. — Так что теперь экономлю. Кризис у меня.