Вопрос в первую очередь встал об Австрии. Германия занимала тут особое положение. Австрия же была вовлечена в войну, тогда как Германия по своей инициативе начала ее. И я обратился к Молотову: "Вячеслав Михайлович, хочу с тобой посоветоваться. Как ты смотришь на заключение мирного договора с Австрией? Следовало бы приступить к переговорам с австрийским правительством, уточнить детали и подписать такой договор". Последовавшей реакции я не ожидал: Молотов очень резко отреагировал на мое обращение, доказывая, что нельзя подписать мирный договор, пока у нас существуют разногласия с США по Триесту. Я ему: "Надо бы прийти к какому-то решению и устранить все препятствия, ты и сам это знаешь. Нечего ссылаться на Сталина, он в последний год своей жизни неоднократно поднимал вопрос о мирном договоре с Австрией". Правда, он поднимал сей вопрос в то время, когда Молотов уже не входил в круг людей, которые постоянно бывали у Сталина.
После XIX съезда партии Молотов вообще был исключен из ближайшего сталинского окружения. Сталин с ним теперь не только не беседовал, а вообще не терпел его присутствия. Молотов сначала появлялся на даче у Сталина сам, без приглашения, по старой памяти. Некоторые из нас, старых членов Политбюро, содействовали этому и хотели как-то примирить их. Однако Сталин резко предупредил нас, чтобы мы бросили свои проделки и более подобного не устраивали: откуда иначе Молотов знает, когда и где мы находимся, и приходит без приглашения? И мы перестали Молотову и Микояну сообщать, когда и где Сталин собирает нас. Они уже не приезжали, наступил полный разрыв. Поэтому Молотов мог, полагаю, не знать новой точки зрения Сталина на мирный договор с Австрией, которой тот придерживался в последние месяцы своей жизни. Однако полагаю, что еще до XIX съезда партии, когда Сталин общался с Молотовым, он высказывал соображения о необходимости ликвидировать состояние войны СССР с Австрией.
Итак, Молотов резко возражал. Известно, что он вообще был человеком резким. А когда убежден в своей правоте, то бывает не только резким, но и несдержанным. Его резкость проявлялась не в какой-либо оскорбительной форме, а в его страстности, в чувстве осознания правоты: именно так должно быть решено, как он думает! Возможно, он еще считал по-старому: что вы суете свой нос во внешнюю политику? Я стал политическим деятелем значительно раньше, чем вы ступили на эту стезю, прошел большой путь как министр иностранных дел, столько раз встречался и вел переговоры с крупнейшими государственными деятелями по всем вопросам, определяющим жизнь нашей страны. И вдруг сейчас, после смерти Сталина, вы не прислушиваетесь ко мне, а навязываете свои идеи, неправильные и вредные. Я вновь говорю ему: "Вячеслав Михайлович, ты выслушай спокойно. Я не понимаю твоих аргументов, они для меня не убедительны. Повторяю: надо подумать о заключении мирного договора с Австрией".
В то время я был уже первым секретарем ЦК партии, и мой голос был весомым. Само мое положение обязывало меня теперь проявлять инициативу. И я начал настаивать: "Не понимаю отсрочки, вопроса о препятствии сейчас нет". К тому времени проблема Триеста была согласована с Югославией, и Тито отказался от претензии на него, согласившись, что Триест должен войти в состав итальянского государства. Кажется, Югославия уже заключила на этот счет какой-то договор с Италией[2]. Таким образом, вопрос был практически решен. Спор, из-за которого мы не подписали в свое время договор с Австрией, не имел под собой почвы. Главные заинтересованные в этом деле государства сами между собой договорились. Молотов, конечно, знал это. Однако такая черта поведения как раз была характерна для него. Он - как заведенная пружина. Если ее натянуть, то будет работать, пока крутятся шестеренки и движутся маховики. Пока не выйдет весь завод пружины. Очень угловатый, негибкий в своем мышлении человек. "Товарищ Молотов, нельзя же так подходить к решению вопросов!
Здесь мы проявляем просто бычье упорство. Вопроса-то нет, он снят и не существует более, ведь заинтересованные страны договорились между собой. Как же мы можем сейчас выступать с позиции сталинских времен, утверждая, что не подпишем мирного договора с Австрией, пока Триест не будет включен в состав югославского государства? Югославия отказалась от претензий на Триест, а мы - против?" Однако ничего не помогало, и пришлось нам решать вопреки позиции, которую занимал министр иностранных дел СССР. Сейчас это звучит настолько неправдоподобно, что люди, которые будут знакомиться с моими записями, могут усомниться. Я, как некогда поступали верующие в подтверждение правильности изложения своих слов, клянусь на Евангелии! Человек я неверующий и Евангелия не признаю. Не признавал его, когда еще и не был членом партии. Всегда был атеистом. Но в народе привыкли пользоваться таким доказательством. Дело, однако, состоит даже не в моей аргументации. Просто любой здравомыслящий человек может сказать: "Хрущев, видимо, несколько злопамятен и поэтому приписывает такую ересь Молотову. Молотов-то не глупец, как же он мог отстаивать такую ересь?".
К сожалению, все было так. В свое время я с очень большим уважением относился к Молотову. Он при жизни Сталина был в моих глазах смелым и принципиальным человеком, который иной раз подавал голос против позиции Сталина, причем не раз в мою строну, когда Сталин проявлял вспыльчивость в отношении меня. Бывало и наоборот. Так, когда я работал на Украине в 1939 г., Вячеслав Михайлович уговаривал меня перейти на работу в Совнарком СССР и стать его заместителем. Он работал тогда в течение ряда лет председателем Совета народных комиссаров. Я уговаривал его не делать этого. Он обратился к Сталину, уговорил Сталина, Сталин согласился. Тогда подействовал только мой последний аргумент: перемещение нецелесообразно, потому что мы приближаемся к войне, она вот-вот разразится. А я уже привык к Украине, и Украина привыкла ко мне, а тут придет новый человек, зачем это делать? Возникнут трудности для человека, который еще не узнал Украины. Сталин согласился со мной и сказал Молотову: "Брось, Хрущев прав, пусть остается на своем месте". Вот какие у нас были отношения.
Потом, после XX съезда КПСС, они вылились в другую форму, но не я был инициатором, не я виновник тому. К резкости суждений в своем кругу мы ранее уже привыкли за время совместной работы с Молотовым. Однако к слову "тупость" я отнесся бы осторожно. Эту характеристику Молотову нам навязывал Сталин. Он, бывало, взбесится в словесной схватке с Молотовым, и тогда это слово выступало его последним аргументом. Мы порой в какой-то степени были согласны с этим. Конечно, такой вопрос не обсуждался между нами и Сталиным, но иной раз Молотов действительно проявлял невероятное упорство, вплоть до тупости. Так получилось и в австрийском вопросе. Я понял, что с Молотовым договориться мне не удастся, и предложил: "Поставим проблему на Президиуме ЦК, обсудим, учтем твою точку зрения, там ты ее выскажешь. Но вопрос будем решать, потому что далее тянуть не следует. Затяжка с заключением договора наносит нам только вред. Это не идет на пользу нашей международной политике, не помогает улучшению наших отношений с Австрией, с австрийским народом".
Молотов опять начал доказывать, что мы должны продолжать старую политику. Но до каких пор? О Триесте он уже не упоминал, отпал этот довод. Ведь нам бы сказали: "Позвольте, какое вам дело? Вопрос о Триесте касается двух государств - Италии и Югославии, они, договорились, а вы-то чего суете туда свой нос?". В ответ нам возразить было бы нечего. И я спросил Молотова: "Ты считаешь необходимым сохранить наши позиции в Вене и на австрийской территории с тем, чтобы подготовиться получше и начать войну?". "Нет, - говорит, - этого не хочу". Однако мог оставаться в качестве возражения лишь повод подготовки к войне. Если готовиться к войне, то, конечно, не следовало заключать мирный договор с Австрией. В этом случае наши войска оставались бы на австрийской территории, мы через Вену были близки к Италии и к границам других западных держав, которые прежде были нашими союзниками, а теперь стали противниками. Такая аргументация была бы веской. Зачем выводить войска, а потом проливать кровь, чтобы занимать те же рубежи? Уже сейчас мы имеем хорошие исходные рубежи для нанесения военного удара. Однако Молотов ответил: "Нет, войны я не хочу". "Но если ее ты не хочешь, а я тоже этого не хочу, то и не ставлю такой задачи, а поэтому предлагаю заключить мирный договор". В проекте договора мы вместе с нашими, союзниками по борьбе против Гитлера брали на себя обяз ательство вывести войска с австрийской территории. Тем самым надеялись создать более мягкий климат в международных отношениях, укрепить свои позиции на международной арене в борьбе за обеспечение мира, мирное сосуществование.