— Отсюда лучший вид на город, — сказала Саша с вызовом, и Тед понял, что она ждет его реакции.
— Прекрасный вид, — заверил ее он. И позже, когда они уже покинули смотровую площадку и не спеша шли по тихим, обсаженным деревьями улочкам: — Из всего, что я успел посмотреть в Неаполе, это самый приличный район.
— Я живу тут неподалеку, — сообщила Саша. — Несколько улиц отсюда.
Тед окинул ее скептическим взглядом.
— Сказала бы, я бы приехал прямо сюда. Тебе бы не пришлось тащиться ко мне через весь город.
— Сомневаюсь, чтобы ты без меня добрался куда надо, — сказала Саша. — Иностранцам трудно в Неаполе. Их тут часто грабят.
— А ты разве не иностранка?
— Формально да. Но я знаю, как себя вести.
Тед с Сашей дошли до небольшой площади, запруженной мальчиками и девочками в черных кожаных куртках — видимо студентами (эта братия во всех краях ухитряется выглядеть одинаково), и все они были на «веспах»: одни подъезжали или отъезжали, другие сидели, лежали или стояли на «веспах» — в самых разных позах. Площадь вибрировала от скопления «весп»; их выхлопные газы подействовали на Теда как легкий наркотик. На заднем плане кордебалетом выстроились черные, на фоне беллиниевского неба, пальмы. Саша пробиралась между студентами, сосредоточенно глядя прямо перед собой.
В ресторане с видом на площадь она выбрала столик возле окна и заказала для них обоих пиццу и жареные цветки цукини. Она то и дело поглядывала в окно, на мальчиков и девочек с «веспами», и было пронзительно ясно, что ей хочется быть среди них.
— Знаешь кого-нибудь из этих ребят? — спросил Тед.
— Это студенты, — ответила она пренебрежительно; прозвучало как: «это никто».
— Примерно твои ровесники, да?
Саша пожала плечами.
— Они почти все живут дома, — сказала она. — Дядя Тедди, расскажи о себе. Ты все еще преподаешь историю искусств? Наверное, уже профессор?
Тед опять подивился ее цепкой памяти — и слегка напрягся, как всегда, когда ему приходилось говорить о своей работе: теперь он уже и сам с трудом представлял, как когда-то, поправ родительские надежды и влезая в чудовищные долги, корпел над диссертацией и доказывал миру (с горячностью, о которой неловко вспоминать), что посредством своего характерного мазка Сезанн пытался изобразить звук; в частности, на летних пейзажах — гипнотическое пение цикад.
— Я исследую влияние греческой скульптуры на французских импрессионистов. — Сказать это вдохновенно не получилось, хотя он старался.
— Твою жену зовут Сьюзен, — задумчиво проговорила Саша. — Она ведь блондинка, да?
— Да, верно, Сьюзен блондинка.
— А у меня раньше были рыжие волосы.
— Они и сейчас рыжие, — сказал он.
— Но не как раньше. — Она смотрела на него, ждала подтверждения.
— Да, не как раньше.
Пауза.
— Ты любишь ее? Сьюзен?
Этот бесстрастный вопрос угодил ему прямо в солнечное сплетение.
— Тетю Сьюзен, — поправил он.
— Тетю, — послушно повторила Саша.
— Конечно, я ее люблю, — тихо сказал Тед.
Принесли пиццу с буйволиной моцареллой, горячую и маслянистую. После второго стакана красного вина Саша заговорила. Она сбежала из дома с Уэйдом, барабанщиком группы «Крейз-арт» (которая, по-видимому, в представлении не нуждалась), и улетела с ним в Токио.
— Мы остановились в отеле «Окура» — в шикарном отеле, — рассказывала она. — Был апрель, в Японии в это время цветет сакура, все деревья розовые. А бизнесмены выползают из своих офисов, надевают бумажные шляпы и поют и танцуют под цветущими деревьями, представляешь?
Тед, не бывавший на Востоке, ощутил укол зависти.
После Токио группа полетела в Гонконг.
— Мы там жили в таком высоком белом доме на холме, вид обалденный, — говорила Саша. — Кругом вода, и тут же острова, корабли, самолеты…
— Так Уэйд сейчас тоже здесь? В Неаполе?
— Уэйд? — Она сощурилась. — Нет.
Он бросил ее тогда же, в Гонконге, уехал, а она осталась в высоком белом доме, протянула там еще несколько дней, а потом хозяин велел ей освободить квартиру. Тогда она переехала в молодежное общежитие, правда, это не совсем общежитие, там еще куча всяких производственных помещений, где люди спят прямо под своими швейными машинками: просто подгребают под себя накопившиеся за день обрезки и укладываются. Все это Саша рассказывала ему легко и беззаботно, будто это была такая игра.
— Потом у меня появились друзья, — сказала она, — и мы вместе поехали в Китай.
— Это те друзья, к которым ты ходила сегодня днем?