– Товарищ командир! Товарищ командир!
Юстас парень толковый. В бою не горячится, выдержку имеет. И рация у него всегда в полном порядке. В Ленинграде учился, студент. Правда, всего один курс довелось закончить – война помешала. Эвакуировали его вместе с институтом, а он в тылу не усидел, обучился на радиста и пошел добровольцем. У него тоже свои счеты с немцами.
– Товарищ командир, «летучка» прикатила!
Техническую службу ожидали с ночи, когда прибыли в эту деревушку на краткий отдых. Но, видать, ремонтники в соседнем батальоне подзадержались. Григорий отложил топор. Крикнул за полог брезента, закрывавшего дверной проем, откуда пахнуло жарким паром:
– Галя, кончай! «Летучка» приехала!
– Я сейчас, по-быстрому, – отозвалась Мингашева. – А ты сам?
– Потом, – отмахнулся Кульга и поспешил за Юстасом, который широкими шагами торопился к «летучке» – грузовику с фанерной будкой на весь кузов.
Ремонтники из подвижной танкоремонтной мастерской знали свое дело. С виду они вроде бы и не спешили, а на самом-то деле не теряли зря и минуты. Как врачи, делали обход боевых машин. Подкатят прямиком к «тридцатьчетверке» – и вот уже слышно, как деловито застучали молотки, заклацало железо. Ремонтники деловито оказывали помощь каждой машине. На одной исправили неполадки, «заштопали» раны, на другой заменили детали, третью снабдили запасными частями. А специалист по дизельным моторам сержант Чукин, человек длинный и тощий, в роговых очках на худом лице, словно врач, внимательно осматривал и выслушивал «сердце» каждой «тридцатьчетверки».
Авторитет у Чукина высок. Редко кто усомнится в его диагнозе. Если сказал Чукин – делай, как он велел. Мастер с большим опытом. И многие танки живы именно благодаря Чукину, который быстро вернул их в строй.
Когда подошел черед осматривать «тридцатьчетверку» Кульги, механик-водитель Галия Мингашева была уже на своем месте, стояла около танка рядом с командиром. Правда, нижнее белье надеть не успела, его только постирали и спешно сушили горячими утюгами. Но верхняя одежда была на ней по всей форме. Только из-под шлема выбилась прядка влажных волос.
Кульга, поприветствовав техника-лейтенанта, высказал свои просьбы и пожелания. Из «летучки» проворно выскочили два парня, лет по шестнадцати, у них на темных форменных ватных куртках синели петлицы ремесленного училища. Следом за ними, держась за скобу, по ступенькам сошел и «бог моторов» Чукин.
– Здравия желаю, – хрипло приветствовал он Кульгу и весь экипаж. С Мингашевой поздоровался отдельно, за руку. – Ну, красавица, как воюется?
Чукин знал, что Мингашева была на военном танковом заводе испытателем машин, и относился к ней уважительно и по-отцовски заботливо. Ставил ее в пример другим, повторяя, что Мингашева хоть и девка, а мотор понимает, нутром чувствует, не запарит его, не перегрузит понапрасну, следит за ним с любовью и лаской, дай бог каждому другому.
– Ну, что у тебя? – устало спросил Чукин, заглядывая через стекла очков в моторное отделение.
Мингашева видела, что у старого механика глаза в красных прожилках, лицо землистого цвета, морщины изрезали щеки. Затяжная усталость, бесконечная работа без отдыха и сна. Ей стало жаль этого пожилого и доброго человека. Не хотелось его ничем тревожить, взваливать на него новую заботу. Но так думала она лишь какое-то мгновение, потом взяла себя в руки. Мотор есть мотор, и она своими силами ничего сделать не может. Нужна помощь ремонтников. И вслух перечислила свои соображения, называя детали машинного «сердца», на которые в первую очередь надо обратить внимание.
– Заведи, – велел Чукин, – послушаем.
Глава вторая
Марина Рубцова не смогла отказаться от приглашения приятельницы «посидеть у камина и выпить чашечку кофе». Она дважды вежливо отказалась, как принято у бельгийцев, сославшись на вечную занятость женщины, зная, что за приглашением кроется целый ритуал, утвердившийся в этой стране. Ни в коем случае, если даже вы и желаете принять приглашение, нельзя сразу же отвечать, как везде принято: «С большим удовольствием». Нужна выдержка, благородный отказ, ибо в противном случае можно сразу же потерять многое в глазах знакомых. Следуя этому общепринятому среди бельгийцев «хорошему тону», Марина и в третий раз отказалась, ласково проговорив в телефонную трубку:
– Я вам очень признательна, мадам Ван дер Графт, очень признательна, но, право же, не стоит затрудняться…
С Ивонной Ван дер Графт она познакомилась месяц назад в антверпенском зоопарке. Зоопарк крупнейший в стране, и антверпенцы по праву гордятся им. Здесь всегда, в любое время года, многолюдно. Приходят целыми семьями. Простаивают часами возле любимых животных, которых называют «своими». В зоопарке много редчайших птиц и зверей, особенно представителей африканской фауны: бельгийские колонии в Африке весьма обширны и богаты.
Марине Рубцовой приглянулся обыкновенный российский бурый медведь, родной косолапый, неуклюжий Мишка, доверчивый и ласковый, хотя на табличке о нем было предостерегающе указано, что это «грозный и хищный хозяин сибирской тайги». Марина приносила своему Мишке сладости, и тот, склонив голову набок, ласково смотрел на нее, протягивая сквозь прутья решетки мохнатую лапу с жесткой мозолистой, темной до синевы ладошкой и со сломанными когтями на двух первых пальцах. Заполучив сладости, Мишка тут же отправлял их в рот, жевал и в знак благодарности наклонялся, кивая головой. Забавно так кланялся. И смотрел прямо в глаза. Тоскливо смотрел. У Марины замирало что-то под сердцем. Ей казалось, что косолапый узнавал ее, свою соотечественницу, и тоскливо ждал от нее родного русского слова. И у нее замирали на кончике языка простые и родные русские фразы, готовые сорваться.
Марина незаметно привязалась к бурому медведю. Чуть ли не каждую неделю приходила она в зоопарк. Косолапый был живой частицей далекой Родины. Он казался ей близким и родным существом. Глядя на Мишку, она мысленно переносилась в Москву, на Цветной бульвар, в столичный цирк, в котором часто бывала и видела точно таких же медведей, смеялась и хлопала в ладоши, когда мишки, получив сладости, неуклюже кланялись зрителям, кивая головами…
Возле клетки редко кто останавливался, ибо бурый медведь ничем особенно не выделялся, был рядовым обитателем крупного зоопарка и, естественно, не мог соперничать ни с полосатыми красавцами тиграми, ни с гривастыми львами, привезенными сюда из джунглей Африки и далекой Индии. Марине казалось, что она одна понимает косолапого и он по-своему, по-звериному, предан ей. Но каково же было ее разочарование, когда однажды она увидела, что возле клетки бурого медведя стоит высокая блондинка средних лет в модном сером плаще, дает Мишке конфеты и тот, встав на задние лапы, принимает сладости, сует их прямо в обертках в свою пасть и, склонив голову, почтительно кланяется.
Блондинка приходила еще и еще, Марина невольно встречалась с ней у клетки медведя. Сначала они обменивались взглядами, как бы приветствуя друг друга, потом, незаметно привыкнув, стали более общительными. Иногда блондинка приводила в зоопарк мальчика лет шести, живого и порывистого. Бурый медведь ему нравился, и он смело клал зверю в лапу конфеты и при этом озорно смеялся, веснушки на его лице светились рыжими золотинками. Мальчика звали Шарль, Марине было приятно гладить его по курчавой светлой голове, чувствуя под пальцами шелковистые волосы. Женщины незаметно сблизились.
У Марины не было в большом и многолюдном Антверпене ни одного близкого человека, она жила по строгим законам конспирации, держалась со всеми ровно и на дистанции, почтительно-холодно, жила, как улитка, замкнувшись в своей меблированной квартире, ничем не интересуясь и не увлекаясь, сторонясь и мужчин и женщин. Избрав однажды себе такую роль, она и придерживалась ее, не отступая от принятого стандарта ни на йоту. Так было удобнее и для жизни в чужом мире, и для ее опасной работы. Это Марина хорошо усвоила на своем личном опыте за годы жизни вдали от Родины. Чем меньше знакомых, тем меньше шансов на провал. Знакомство располагает к дружбе, к близости, к откровенности, а это именно и опасно, ибо в такие минуты человек на какое-то мгновение может забыть о своей роли, забыть об осторожности, случайно проговориться, выдать себя какой-нибудь незначительной мелочью. И Марина, общительная по натуре, держала себя, как она сама говорила, в «крепкой узде», помня напутствие: «Разведчик бережет себя сам».