Я написал: «естественно». Но так ли уж это естественно? И тут я позволю себе забежать вперед. На похоронах застрелившегося Кочетова было много писателей. Возможно, кто-то пришел и по протокольным соображениям, присутствовали, конечно, и близкие друзья, товарищи. Помню, как жена Вадима Кожевникова подошла к вдове Кочетова и сказала: «Ты должна утешаться тем, что много лет прожила с настоящим мужчиной. Его уход это окончательно подтвердил. Ну кто из них, — она указала взглядом на группу стоявших неподалеку «номенклатурных» литературных деятелей, — способен на это? Случись что, не дай Бог, ведь до последней секунды будут цепляться за жизнь...» Не стану комментировать это высказывание, но не вспомнить его не могу...
Итак, разрешение на «Вальтер» было продлено, о чем я сообщил Кочетову. Но не сразу (мы с его женой договорились избегать темы оружия), а в ответ на его вопрос. Стало ясно, что он думает о пистолете, и нетрудно было понять, в какой связи. Пистолет был надежно (как оказалось, увы, не вполне) упрятан, а 4 ноября 1973 года на даче состоялся очередной врачебный консилиум и из уст одного профессора, недостаточно понизившего голос, прозвучало роковое слово. Кочетов услышал, понял, что никакой надежды на выздоровление нет, а ценой мучений можно лишь продлить жизнь на несколько месяцев, и в тот же вечер застрелился.
Я примчался в Переделкино, вызванный по телефону, через 45 минут после выстрела. Поняв, что произошло, принял меры к тому, чтобы обеспечить неприкосновенность картины случившегося, и позвонил домой секретарю Союза писателей СССР Ю.Верченко. Он попросил меня оставаться на даче Кочетова и встретить всех должностных лиц, которых он вызовет, и помочь в их работе. Часа через полтора прибыли сотрудники милиции и прокуратуры, и мне пришлось помогать несколько оробевшему следователю зафиксировать все детали происшедшего. Они оказались выразительными и характерными для Кочетова.
Поскольку при выстреле из пистолета этой системы в канал ствола автоматически досылается следующий патрон и возникает опасность выстрела при случайном прикосновении к спусковому крючку, Кочетов, чтобы обезопасить своих близких, дослав патрон в канал ствола, вынул из пистолета обойму. В последние минуты перед смертью ему не изменили ни хладнокровие, ни привычная забота о близких людях. Понимая, что, вбежав в комнату после выстрела, кто-то может схватить пистолет и коснуться спуска, он, вынув обойму, предотвратил возможную беду. Л зачем нужно было продлевать разрешение на пистолет? Да по той причине, чтобы никто не пострадал. Ведь после самоубийства, как понимал Кочетов, начнется расследование и может возникнуть вопрос: а почему разрешение было просрочено. Дескать, если бы тот сотрудник, который за это отвечает, вовремя просигнализировал об истечении срока, пистолет у тяжело больного можно было изъять. При тогдашних порядках какой-нибудь майор мог лишиться места или пенсии...
Такова правда о последних месяцах жизни Кочетова и о том, как он расстался с жизнью. Меняют ли сообщенные в этой статье факты общую оценку литературной или общественной деятельности Кочетова? Разумеется, идеи, заключенные в романах «Братья Ершовы» или «Чего же ты хочешь?» не могут трансформироваться во времени — они в нем остаются, и тут, по словам кочетовского главного оппонента, «ни убавить, ни прибавить». Разумеется, объективный смысл деятельности «Октября» в 60-е — начало 70-х годов не подлежит пересмотру: он таков, каким был, и никакие субъективные моменты не могут да и не должны быть использованы для затушевывания реального хода истории. Она и без намеренных искажений достаточно сложна.
Но у политики, в отличие от истории, которая есть лишь фиксация фактов и событий, существует нравственный аспект. Сегодня в нашей стране есть напряженная, противоречивая, во многом непривычная политическая жизнь. Разброс политических взглядов достаточно велик. Вопрос о дальнейших путях политического и правового развития государства и общества приобретает сугубо практический характер. Будет ли в нем место истинному плюрализму, терпимости к инакомыслящим? Или нас ожидает хаос злобной нетерпимости, беззастенчивое шельмование оппонентов, война всех против всех, которая может быть остановлена лишь «спасительной» твердой рукой?..
В этой статье я попытался показать Кочетова, каким он был в действительности, вернуть его фамилии заглавную букву, превратить ее из нарицательной в индивидуальную. Нельзя, безнравственно шельмовать человека за убеждения, сколь бы далекими от твоих собственных они ни были и сколь бы убедительно ни доказала история их ложность. Особенно недопустимо это в нашей советской литературе, где библейский вопрос «На ком греха нет?» обретает весьма грозное звучание. Но грех заблуждения, грех приверженности ложной вере — одно, а грех предательства и непомерного тщеславия, корыстолюбия и мздоимства, пренебрежения к нижестоящим, подобострастного самоуничижения перед власть имущими, грех бестрепетной, жаждущей щедрого вознаграждения лжи и нестеснительной неискренности, наконец, грех привычного, ставшего основой не только творческого облика, но и человеческого характера страха — совсем другое.