Не будем лукавить: это, видимо, правда. Немало мы наслышаны о том, как поставленный над законом и вне его механизм власти использовался преимущественно для покровительства преступникам, но в отдельных случаях — и для поддержки талантов. Да что там... Иные из них были так изобильно обласканы и морально и материально, что это с лихвой компенсировало 3-4 тяжких испуга, которые им довелось пережить за двадцать лет. Но вот вопрос: где кончается тактика и начинается откровенная беспринципность, обеспечиваяющая свой индивидуальный и вполне на деле безопасный пир во время чумы?
Я вообще думаю, что не без умысла со стороны некоторых деятелей литературы и искусства, историков, экономистов, социологов, философов мы, сосредоточившись на анализе сталинского периода, значительно реже и меньше анализируем двадцатилетие 1965-1985 гг. Спору нет, истоки всех негативных явлений, всех преступных нарушений законов, перерождения многих общественных институтов и лиц — там, во временах сталинизма. Да и никогда не продвинулись бы столь высоко такие люди, как Брежнев, Кириленко, Кириченко, Подгорный, если бы не репрессии среди партийных кадров в предвоенные годы. Но все же, почему мы неизмеримо меньше внимания уделяем текстам, фильмам, полотнам, поступкам, созданным и совершенным в семидесятые годы? В годы, когда грозящие честным художникам опасности чаще всего принимали форму не казней и ссылок, не лишения детей «врагов народа» фамилий отцов, а всего лишь — неполученного звания или ордена, несостоявшейся зарубежной поездки или, на худой конец, запрета книги, спектакля, фильма. Предвижу хор возмущенных голосов: а как же ненаписанные книги, картины, неснятые фильмы?.. Да кто же спорит — все это трагедия для общества! Но не о том речь, а о природе массового конформизма, не страхом тюремной решетки внушаемого, а нежеланием «портить себе жизнь». И о том, что многие столпы и рабы вчерашнего конформизма сегодня не только безоглядно атакуют тех, кому вчера угождали, но и позволяют себе снисходительно «прощать» Бухарина и Рыкова, Блюхера и Примакова за допущенную слабость, за капитуляцию перед молодчиками Ягоды и Ежова: ведь все же жертвы сталинского террора...
И пусть себе атакуют — не в том беда... А в том, что подавляющее большинство прилежных и лишь чуть-чуть фронда ровавших конформистов и словечка не отыскали для хотя бы мимолетного осуждения своего вчерашнего вполне старательного, порою и весьма эффективного служения застою, который они сейчас так лихо бичуют.
Но вернемся, однако, к фигуре Кочетова, со всеми удивительными ее противоречиями. Из приведенных выше фактов его биографии любой непредвзятый читатель сделает вывод, что и до войны и в военные годы журналист Кочетов не принадлежал к числу тех безоглядно верноподданных, которые постоянно предъявляли свое идейное первородство к оплате, возрастая в должностях и званиях. Примечательно, что и много лет спустя, став видным писателем и одним из лидеров ортодоксального направления в советской литературе, он был обласкан весьма избирательно. Да, он регулярно входил в число делегатов партийных съездов, но ни разу не вошел в состав ЦК, лишь дважды попал в Центральную ревизионную комиссию. В то время, как, например, Н.Грибачев при всех высших партийных руководителях неизменно входит в состав ЦК. Немаловажно отметить, что Кочетов ни разу (!) не был избран депутатом Верховных Советов. Тогда как за время его пребывания на ответственных литературных постах депутатами союзного и российского парламентов становились писатели и менее известные, и менее влиятельные. Кочетов трижды награждался за литературную и общественную деятельность орденами, из них дважды — высшими. Но ни Сталинской, ни впоследствии Государственной премии он ни разу не получил. Читатели, недостаточно знакомые с порядками, нравами и обычаями, царившими в коридорах власти, могут счесть все это несущественным. Но те, кто хорошо информирован, знают, что в таких вопросах случайности исключались: и депутатские мандаты, и литературные премии распределялись на «больших верхах», где личность Кочетова ни полного доверия, ни личной симпатии не вызывала. Подчеркиваю: не общественно-политические позиции, а личность. По той же причине Кочетов никогда не входил в число секретарей Союза писателей СССР и лишь за два года до смерти стал одним из нескольких десятков секретарей Союза писателей РСФСР.
В чем же тут дело? Ведь практически все романы Кочетова, его публицистика и деятельность на постах главного редактора «Литературной газеты» в конце 50-х годов, а затем «Октября» (1961-1973) верой и правдой служили защите «основ». Да, служили. Но не прислуживали. И эту разницу, которая многим из сегодняшних доморощенных наших Робеспьеров и Маратов, непримиримых к автору «Чего же ты хочешь?», покажется совершенно незаметной, тогдашние верхи ощущали и оценивали очень точно.