– У старцев опять зачалась служба, – сказал Левонтич, сплевывая на огонь и чутким охотничьим ухом прислушиваясь к доносившимся из скита неясным звукам. – Вишь, как вытягивают… Теперь уж на целую ночь зарядили.
– Когда же они будут спать?
Левонтич только пожал плечами: на то, значит, старцы, чтобы молиться целоночно.
После легкого охотничьего ужина мы разместились на ночлег. Павлу Степанычу, мне и старику Акинфию была отведена изба, а остальные прикурнули на открытом воздухе, около огонька. Лебедкин спал уже давно, раскинувшись плашмя на голой земле. Ефим сидел у огня с обычной серьезностью и мастерил из свежей бересты чуманы для меда.
– Вёдро будет, – проговорил он. – Трава росу дала… Если Ефим сказал, значит, так и должно быть.
У него на все были свои приметы, и он все знал здесь, как хороший хозяин. Левонтич только поддакивал ему.
– Ну, пора и нашим костям на покой, – с широким вздохом проговорил Павел Степаныч, укладываясь на свежем сене. – Эх, Акинфий, на людях-то греха сколько: как на черемухе цвету.
– Уж это что говорить, Пал Степаныч… Ты это правильно…
Мы улеглись на полу вповалку. Павел Степаныч занял центр, я левую, а Акинфий правую сторону. Старик что-то разнемогся, вздыхал, ворочался и кашлял старческим кашлем.
– Что, Акинфий, неможется?
– Ох, и не говори! С утра-то расхожусь, так будто и ничего, а вот как спать ложиться – меня и ухватит. Передохнуть не могу…
Молчание. Дверь «на улицу» открыта, но и там ни звука. Акинфий опять надрывается кашлем и стонет. В избе темно, и только бельмом смотрит единственное оконце.
– Акинфий, ты скоро умрешь, – спокойно говорит Павел Степаныч в темноте.
– Сам знаю, что скоро, – так же спокойно отвечает Акинфий. – Что же, Пал Степаныч, будет, пожили в свою долю…
– Пора тебе в скиты уходить…
– Давно бы пора, да слаб я… Людей будет стыдно, ежели, напримерно, уйти в скит, а потом опять домой воротишься. Терпленья не хватит, Пал Степаныч.
– А когда грехи свои будешь замаливать? Небось, довольно их накопил…
– Ох, и не поминай… Подумать-то страшно, Пал Степаныч!.. К ответу дело идет, а отвечать не умею…
– А как же Ефим? До тридцати пяти лет девственником прожил, а потом в скиты уйдет.
– Уж он уйдет… Это ты правильно, Пал Степаныч. Беспременно уйдет… Особенный он человек: крепость в нем и умственность до бесконечности. А у меня терпленья нет…
Пауза. Темнота и глухая тишь. Привыкшее к этой ночной тиши ухо едва различает неясные голоса, которые поют где-то точно под землей: это опять скитская служба. Акинфий тяжело вздыхает.
– А та где, Феклиста? – неожиданно спрашивает Павел Степаныч, поборая изнемогающий сон.
– Где ей быть-то, – нехотя отвечает Акинфий. – Живет на заводе…
– У меньшака?..
– У его, значит…
– А ты к ней ездишь?
– Бывает… Ох-хо-хо!..
– Почему же ты ее к себе в дом не возьмешь?..
– Я-то? Причина есть, Пал Степаныч… Первое дело, низко мне взять ее в дом, потому как бросовая она была девка, прямо сказать, шляющая по промыслам. Второе дело, совестно мне перед сыновьями да снохами будет: все большие, а я ее в дом к себе приведу… Положим, моя старуха пятый год уж померла, а все-таки оно тово… Третье дело, Пал Степаныч, не нашей она веры: православная.
– Ну, все это вздор, Акинфий. Какая она была раньше, ты это сам видел, а теперь Феклиста воды не замутит… Работает на весь дом, ребят тебе каждый год носит – какого же тебе черта надо?
– Говорю: низко…
– А дети как?
– Как дети? Ребенок родится, мы его сейчас на воспитание и отдадим…
– А ребенок и умрет?
– Ежели бог веку не даст… Действительно, помирают все.
– Помирают? И тебе не стыдно, Акинфий?
– Да ведь не я их морю…
– Ну, перестань дурака валять: понимаешь сам, что нехорошо делаешь… Феклиста-то, поди, ревмя ревет…
– Баба, так известно ревет.
– Видишь ли, Акинфий, это свинство… Ребенок сам защититься не может, а вы его с Феклистой на верную смерть отдаете. Разве это хорошо? За беззащитного человека ответ еще больше…
– Ах, Пал Степаныч, Пал Степаныч, разе я этого не чувствую… Вот даже как чувствую!.. А только и мы неспроста это дело делаем: как ребенок родится, отдадим его в люди и сейчас, напримерио, мы с Феклистой шабаш, ровно сорок ден чаю не пьем… Да. После каждого ребенка так-то…