— Спасибо, Костя! Я тоже думаю: авось, дай бог, пронесет! Давай выпьем за это!
Костя поднял рюмку и поддержал тост:
— Пью за то, чтобы ты был на коне…
Позже, когда Осинин наедине обдумал, к каким последствиям может привести мороженый грунт в экране, им завладел страх. Ведь неизвестно, сколько уложено этого грунта… А если произойдет размыв плотины? Ведь это же катастрофа!
Так и жил Осинин в непрерывном страхе, в напряженном ожидании весны, паводка на Студеной, когда все должно было разрешиться…
«Что делать? Что же делать? Надо предупредить Радьку: пусть не впутывает меня в эту историю!» Осинин набрал номер домашнего телефона Кипарисова. Послышались низкие продолжительные гудки.
Почему Радька не подходит? Где же он? Ведь ему приказано не отлучаться из дому… Осинин вздрогнул: в трубке послышался уверенный, энергичный, какой-то металлический голос Кипарисова… Нет, человек с таким голосом не сентиментален, он не знает жалости. Осинин осторожно опустил трубку.
Глупо раньше времени вмешивать себя в это дело. Надо находиться в стороне, как полагается абсолютно непричастному человеку. И все наветы Кипарисова начисто отрицать. Ведь свидетелей твоего разговора с ним нет, нет! Их нет и быть не может!
Осинин обрадовался, что нашел лазейку, в которой мог спрятаться, приободрился.
«А твоя дружба с Кипарисовым? Ведь все на стройке знают, что ты был очень дружен с ним, — услышал Осинин в себе чей-то чужой, ехидно-противный голос. — Значит, трястись от страха, что каждую минуту тебя могут назвать виноватым? А если пойти к начальнику строительства и рассказать обо всем?.. Поздно! Поздно! Ты молчал целых три месяца! Теперь поздно! Это уже не поможет тебе!»
Он повалился на кровать и стал прислушиваться к музыке, доносившейся из-за стены. У соседей был включен приемник. Слышалась медленная, певучая, завораживающая спокойствием мелодия, она говорила, что где-то есть мирная, честная и ясная жизнь, какой у тебя уже никогда не будет. Сделал один только неверный, ошибочный шаг — и горло удавкой захлестнуло безвыходное отчаяние…
Услышал стук открываемой наружной двери, вскочил, в страхе остолбенел посреди комнаты. Это за ним пришли! Что же делать?
Открылась дверь в комнату, и в освещенном из коридора проеме он увидел стоявшую на пороге Катю. Какой идиот! Забыл, что Кати нет дома и ключи могут быть только у нее. Катя подняла руку к выключателю:
— Почему ты в темноте?
Костя подбежал к ней, схватил за руку:
— Не зажигай свет!
— Почему? Что с тобой?
Он закрыл дверь на ключ.
— Меня нет дома. И тебя тоже нет. Никого нет дома. Не подходи к телефону. Понятно?
— Предельно понятно. Пусти меня! — Катя повернула выключатель.
Жмурясь от яркого света, Осинин взглянул на жену. Неподвижное, горестное лицо. Скорбно сжатые губы. Презрительный взгляд. Она бессильно уронила на пол хозяйственную сумку, в которой зазвенели бутылки, очевидно с молоком, и стала медленно, еле двигаясь, раздеваться. Опустилась в кресло, вытянула перед собой ноги, положила руки на подлокотники, запрокинула голову на спинку. Так долго сидела, закрыв глаза, и молчала.
Потом выпрямилась в кресле, остановила уничтожающе сощуренные глаза на муже и проговорила медленно, глухим, тусклым голосом, четко выговаривая каждый слог:
— Предельно понятно. Перетрусил. Испугался. Какой же ты подлец!
— Что ты сказала? Ты не имеешь права!
— Имею! Теперь каждый имеет право плюнуть тебе в лицо. Кипарисов мне все рассказал.
— Я узнал об этом случайно. Когда замороженный грунт уже был в плотине. Я не хотел выдавать Радика.
— Лжешь, все-то ты лжешь… Ты молчал, чтобы руками Кипарисова провалить проект строителей. Хоть сейчас будь честным и скажи начальнику строительства о своей причастности к аварии!
— Зачем? Пойми, когда все позади, плотина восстановлена, виновники найдены, зачем губить еще одного человека? От этого никому пользы не будет…
— Какие трусливые, эгоистичные соображения! Ты не можешь подняться над своим мелким, ничтожным «я». Но ведь есть вещи неизмеримо важнее интересов отдельного человека: истина, справедливость. Они важнее и твоей и моей судьбы. Я это здесь поняла. А ты ради своей карьеры готов был уничтожить труд многих тысяч людей, а может быть, и их самих…
— Я думал не только о себе, но и о тебе тоже, о нашей семье…
— Нашей семьи больше нет. И обо мне прошу не беспокоиться.
— Катюша, что ты говоришь? Это невозможно!
— Подлость простить невозможно.
Осинин схватил руки жены, стал целовать: