Выбрать главу

Теперь о Карле Корше и о Дьёрде Лукаче. О них речь пойдет по многим причинам, но, возможно, о них удастся рассказать в одной лекции, – поскольку оба (независимо друг от друга) сделали одно общее важное дело – они попытались еще в 30-е годы сформулировать представление о революционере вне революции. То есть о том, как должен вести себя радикальный революционный субъект в условиях, когда он не видит в ближайшем будущем реального шанса реализовать себя в том деле, ради которого он существует, то есть в деле революции. Эти их разработки были безусловно важными для всей дальнейшей радикальной теории, потому что, как известно, в периоды спада революционного движения, поражения революции, всегда начинается отток кадров: «вдруг» огромное количество людей «прозревает» – обнаруживает, что оно "занималось не тем", что оно «верило не в то». И нужны определенные знания, определенные механизмы для того, чтобы уже на ранних стадиях понять, что таких-то людей нужно сразу отсеивать, что с ними просто не надо связываться, а также нужны определенные знания для того, чтобы разработать технологии, которые поддерживали бы радикальную часть общества, враждебную существующему социальному устройству, в те времена, когда она, эта часть общества, загнана в неблагоприятные условия. Я говорю не о подполье – подполье сплачивает: когда люди оказываются в условиях общей опасности, они держатся друг за друга, в подполье как раз вышеупомянутые вопросы не встают – там всё идет по накатанной дорожке: ты прячешься – тебя ищут, находят – ты убегаешь; вообще, у тебя выбора нет, с тобой всё понятно: ты либо печатаешь листовки, либо транспортируешь подпольную литературу, либо взрываешь бомбы и т.п. А вот что делать, если ты не в подполье, но оттеснен на периферию общественной жизни? Бьешься, бьешься головой о стену – а результатов вроде никаких? Устраиваешь пикеты – а никто тебя не слушает? Клеишь листовки – а никто их не читает? Что делать в такой ситуации, как поддерживать людей, чтобы они не выдохлись? Этими вопросами интересовались Корш и Лукач еще в 30-е годы, и то, что они тогда поняли, наработали, оказалось очень ценным. Это, впрочем, стало ясно очень поздно – в 70-е годы, после неудачи «молодежной революции», когда произошел массовый, катастрофический отток из революционных движений, когда множество людей, вроде бы вовлеченных в борьбу против Системы, вдруг разбежались по щелям, как тараканы. И те, кто не хотел быть тараканом, и при этом не хотел выглядеть даже в собственных глазах сумасшедшим, попытались в ситуации развала найти что-то, за что можно держаться, попытались понять, как существовать, что делать в этой ситуации. Тогда они и обнаружили, что еще давно – в 30-е годы – Корш и Лукач работали над тем, какими технологиями можно удерживать себя и товарищей от разложения.

Следующий, о ком будем говорить, это Мао Цзэ-дун. С ним тоже получилось так, что все основные идеи были сформулированы еще до войны. Мао нам интересен тем, что он создал оправдавший себя исторически вариант радикальной идеологии для отсталой страны «третьего мира», для крестьянской страны, и притом восточной, для Китая. Точно так же, как большевики, например, создали успешный вариант радикальной идеологии для России – тоже для страны крестьянской, полуколониальной, отсталой, как сейчас бы сказали, для страны «третьего мира».

Надо понимать, что реальная дореволюционная Россия была страной чудовищно дикой. В советский период рептильная историческая наука (и прочие рептильные социальные науки) упорно насаждали миф, будто Россия была, «с одной стороны», конечно, отсталая, полуфеодальная, патриархальная, «а с другой, напротив» – очень даже развитая, прогрессивная: там, дескать, концентрация промышленности была невероятно высокая, концентрация пролетариата была исключительная, уровень сознания, образованность рабочего класса высокие, сразу же внедрялись новейшие технологии и т.п. Это чушь. Сразу, как только вы перебирались за Урал, о пролетариате было смешно говорить. Концентрация производства и пролетариата впечатляли только в том случае, если их не сравнивать с образцами капиталистического развития – США, Англией, Францией, Германией… А в постсоветский период вообще вошло в моду восхвалять дореволюционную Россию – дескать, это была культурнейшая, богатейшая, процветающая страна, все там жили зажиточно, рабочие ходили по воскресеньям во фраках и с золотыми часами, батраки ежедневно съедали по поросенку, «Гомера знали как один рабы и самые рабыни, и всякий римский гражданин болтал свободно по латыни». А потом, дескать, пришли невесть откуда (есть мнение, что из какой-то «черты оседлости») страшные большевики – и всё разрушили. Всё это, конечно, бред, рассчитанный на неграмотных дурачков или на то, чтобы одурачить тех, кто еще не одурачен.