— Ну? — Резко обернулся от окна полковник Шуг.
Спросил, как плетью огрел.
— Э… — опешила женщина.
— Я… — начал было полковник, но его перебил штатский.
— Подождите, полковник, — сказал он тихим ровным голосом. — Позвольте мне.
Полковник метнул на него быстрый взгляд, но смолчал, только весь как бы подобрался и подался вперед. А штатский встал со стула, сделал несколько быстрых, но без поспешности шагов к Синицыной и, подойдя почти вплотную, улыбнулся и неожиданно спросил:
— Вас как зовут-величают, сударыня?
— Вера Анатольевна Синицына, — совсем растерявшись, ответила женщина.
— Вы что-то узнали, Вера Анатольевна? — так же мягко продолжил расспросы мужчина.
— Д-да. — Напуганная казачьим полковником женщина, по-видимому, еще не вовсе пришла в себя.
— Итак, что же вам удалось выяснить?
— Войсковой старшина, — пролепетала Синицына.
— Да, — терпеливо кивнул мужчина. — Войсковой старшина.
— Я хотела спросить. — Синицына перевела дух и попыталась сформулировать свой вопрос. — Войсковой старшина… Это, значит, погоны, как у него? — Она испуганно кивнула в сторону полковника и снова посмотрела на штатского. — Да?
— Да, — подтвердил тот. — Такие же только с тремя большими звездами. Вы его нашли?
— Николай Евграфович, — вместо ответа на вопрос Синицына обернулась к Стеймацкому. — Это тот безымянный полковник, которого ночью вертолетчики принесли.
— Какой полковник? — удивился Николай Евграфович, ничего такого не помнивший.
— Что значит, безымянный? — быстро спросил штатский.
— При нем не было документов, — объяснила Вера Анатольевна, беспомощно разводя руками. — Три звезды… Я подумала, полковник.
— Он казак, — коротко ответил на ее недоумение Шуг.
— По армейской табели майор, — кивнул генерал. — Ну или подполковник, если желаете.
— Дальше, — мягко вернул всех к теме разговора штатский. — Почему без документов?
— Они в городе оперировали, — сразу же объяснил Шуг. — Документов мы в таком разе с собой не берем.
— А сопроводительная? — спросил в свою очередь генерал, удивленно подняв бровь.
— Так в том-то все и дело, — раздраженно бросил Стеймацкий, уже сообразивший, в чем тут дело. — Он же без документов был. Перевязали его, я думаю, на месте. Ведь так?
— Да, — подтвердила Синицына. — Не знаю кто, но сделали все правильно и укол морфина… шприц-тюбик там был под повязку засунут… А доставили его, минуя медпункт полка или что там у вас вместо него, и не через эвакоцентр, а прямо сюда на геликоптере.
— И? — штатский в дискуссию не вступал, он гнул свое.
— Он… он в десятой палате.
— Это что-то значит? — сразу же спросил мужчина, по-видимому ухватив особую интонацию Синицыной.
— Не жилец, — коротко ответил Стеймацкий и тяжело вздохнул.
— То есть, вы его не оперировали? — уточнил штатский.
— Нет, — снова коротко ответил Стеймацкий.
— Но он жив?
— Да, — кивнула Синицына и повторила: Он в десятой палате.
— Проводите! — распорядился, вставая со стула, генерал.
«Интересно, — отрешенно подумал Николай Евграфович, выходя вслед за Верой Анатольевной из ординаторской, — чей он родственник?»
Стеймацкий уже смирился с тем, что теперь его заставят оперировать этого, по всей видимости, безнадежного раненого. А то, что раненый безнадежен, профессор не сомневался. Своим врачам он доверял, и, если кто-то из них, осмотрев майора, направил того в десятую палату, ошибка маловероятна. Однако плетью обуха не перешибешь, и будь ты хоть Склифосовский, хоть Пирогов, — высокопоставленным родственникам этого казака медицинские премудрости непонятны и не интересны.
«Заставят оперировать», — окончательно решил Николай Евграфович, но, как оказалось, ошибся.
— Он? — спросил генерал, когда они оказались у постели лежавшего без сознания офицера.
— Так точно, ваше превосходительство, — сразу же ответил Шуг, но генерал, что характерно, смотрел сейчас не на полковника, а на штатского.
— Да, — коротко ответил тот и, подойдя к койке, нагнулся над раненым. — Он.
Секунду мужчина так и стоял, вглядываясь в лицо офицера, обрамленное краями сложной повязки, полностью покрывавшей голову. Затем откинул одеяло, так что стала видна еще одна повязка — на груди, и вдруг быстро пробежал своими длинными пальцами по лицу, шее и левому плечу войскового старшины. Это не было прикосновением нежности, не перкуссия, конечно же. Странно, но у Стеймацкого создалось впечатление — имея в виду эти, какие-то очень точные и даже изящные движения пальцев мужчины — что видит он не что иное, как некий неизвестный ему способ медицинской диагностики.