Но как-то не придумалось мне тогда, что, во-вторых.
«Я же не глупая, понимаю, что это не кровь никакая, а сок томатный. Или краска... Что-то на вроде театра, да?»
Олечка молчала.
«Но показывать это людям зачем? Что это означает? Какой тут смысл?»
«Это художественное произведение…»
«То есть вымысел, да?»
«Да нет. Правда».
«То есть ты хочешь сказать, это он так папу своего нарисовал? Зарезал и нарисовал? Томатным соком на белье? Больной он какой-то…»
Ей, видно, стыдно стало. Все лицо пятнами пошло. Всегда белая, как снег, а тут аж зарумянилась. Ну, ничего, ей полезно. Хоть кровь погоняет…
Кровь. Я как вспомнила, так мне снова тошно стало. И не от того тошно, что я кровь увидела — человек я крепкий... А от того, что вот такой, извините, ерундой молодые люди занимаются.
«И кто же это разрешил такое... В центре города так людям головы дурить... Отвратительно это все, Олечка, просто гадко».
«Почему в центре, — она аж вспыхнула, так уж за своего этого она переживала. — Он в деревне живет. Давно уже туда переселился, года три назад. Поклялся, что в город больше никогда не приедет!»
И вдруг как заплачет. Я ее обнять хотела, успокоить, но вырвалось дитятко это глупенькое и в Димкину комнату убежало.
Жалко мне ее стало, совсем маленькая еще. Такую бы научить, предостеречь там, где надо, защитить от этого злого мира. Но не в комнату же к ней идти. Димка узнает, снова на меня обижаться будет, подумала я и пошла зубы чистить. Свет выключила, легла, но опять сон не шел, вот не шел и все тут. Я окно раскрыла, думала, может от свежего воздуха сморит, наконец. Но все напрасно. Села я за стол, включила Толин компьютер, в интернет зашла, написала там большими буквами: ЯН ВУСЦІШ. И, представляете, сразу же этого больного нашла. Со всеми его картинами так называемыми. И, я вам скажу, это еще цветочки, что мне Олечка на телефоне показала. В компьютере такое было, что я аж глаза рукой прикрыла. Какой-то душитель... И еще всякая мразь. То ли мужчина, то ли конь смеялся и женщину с балкона сбрасывал. Я от отвращения начала везде нажимать, а эти вусціши сразу изо всех углов полезли. Тьфу!
Пришлось о нем прочитать. И действительно — живет в деревне, лица своего никому не показывает. Прячется. Стыдно, наверно. Только на одном снимке стоит возле дома, спиной, чтоб никто не узнал.
Влюбилась наша Олечка в того Вусціша, что ли?
Надо обо всем этом Димке рассказать, — подумала я. — Чтобы был готов к худшему.
И Толику, само собой.
Или лучше будет никому не рассказывать?
Пошла я на кухню, еще рюмочку налила себе и под одеяло забралась. Задумалась о том, что за мир мы нашим детям оставим. Это же уму непостижимо. Мир каких-то вусцішей больных, халявщиков, болтунов, лодырей и всяких оппозиционных вредителей. Хоть президенту пиши. Могла — так написала бы. Но у него и своих дел хватает. Чего мне лезть с такими мелочами?
Лежу, ворочаюсь, не с кем поделиться.
Так и уснула. И странное дело: приснился мне мой отец. Такие сны только в августе снятся: яркие, нехорошие, психиатрические какие-то. В том сне отец все с женщиной какой-то разговаривал, а я у него на коленях сидела. Он все говорил, говорил, строго так, а меня как будто и не замечал. И все с колен сбрасывал — то с одного, то с другого, то с одного, то с другого. Потому что двое нас там было. Я и еще одна девочка. Другая девочка, но тоже я. И так мне хотелось, чтоб отец ту другую девочку сбросил, а меня оставил, что я ему даже помогла: укусила ее незаметно за руку, да так, что кровь пошла.
Вот приснится же такое. Откуда только берется. Не было у меня в детстве никакой сестры — только мама, отец и брат. Короче, кошмар какой-то ночной. Зря я, наверно, о нем вспомнила.
Глава седьмая
Очень мне хотелось утром о своем сне кому-нибудь рассказать. Но я понимала, что лучше мне язык держать за зубами. Не так поймут. Да и кому рассказывать? Толя в больнице, так и не выписали, хоть обещали. Димка приехал из своих общин и сразу спать завалился. Олечка на эту свою работу пошла. Попила я кофе и поехала туда, куда давно уже собиралась. Волновалась, конечно, но на то мы и женщины, чтоб волноваться.
К вдове своего покойника я поехала, вот куда. Давно уже надо было ее проведать. Адрес я прекрасно запомнила — когда паспорт листала, сразу же ту страницу открыла, где прописка. Да и что там запоминать. Наш же Заводской район. Я его наизусть знаю.
На этот раз никого знакомых на пути не попалось. Ну и слава Богу, подумала я, мне сегодня лишний раз на глаза попадаться ни к чему. Пару остановок — и вот я уже на Кабушкина[13]. Нашла нужный дом, к подъезду подошла, посмотрела на окна. Стекла все темные, день солнечный, ветреный. Где-то здесь он и жил, бедолага этот. На каком-то из этих балконов стоял, во двор смотрел. На то самое место, где я сейчас стою. Задумалась я и на лавочку присела. Тут женщина из подъезда выходит — и сразу на меня так подозрительно уставилась. Что делать? Вздохнула я глубоко и глаза прикрыла. А она подошла поближе и вдруг улыбнулась:
13
Улица Кабушкина — улица в Заводском районе Минска. Названа в честь Ивана Константиновича Кабушкина (1915 – 1943), участника Минского подполья в годы Великой Отечественной войны, Героя Советского Союза, замученного в фашистских застенках