«Надо штраф выписывать, Татьяна Николаевна. Большой штраф…»
«Я вас не понимаю», — говорит она, а у самой руки дрожат. С красивыми пальцами. И кольцом с драгоценным камнем.
«Нет ли у вас ручки с красным стержнем? — спросила я и в глаза ей посмотрела. — Именно красный нужен».
Вот тогда она и занервничала. Пальцы задрожали. Мне аж жалко ее стало.
«Можно, я посмотрю?»
И я беру ее сумочку, открываю. Духи, косметичка, сигареты. Телефон — дорогой, золотистый. Документы, карандашик. А вот и она — ручка с красным стержнем. И блокнот. Знакомые страницы, даже рисунки неотправленные остались. Страшные, похабные. Как же ей трудно было писать. Но она писала. Ради любимого своего ученика. Весь талант свой использовала литературный.
«Вы думали, этого хватит, чтобы ученику вашему любимому квартира досталась? — спросила я негромко, чтобы людям праздник не портить. Но она услышала. Все услышала. — Рассчитывали, что он так испугается, что концы отдаст. Но отец крепким оказался. И тогда вы Яну сказали, что с ним на встречу с отцом пойдете. В районе улицы Байкальской. А когда вы с ним пришли, отец вас прогнал, потому что знал, что сын в вас влюблен. И осуждал. Проституткой назвал. И тогда вы Яну сказали: что ты смотришь, защити меня. Он толкнул отца, а тот головой прямо о бордюр. Так было?»
Она улыбнулась, и по ее улыбке я поняла, что угадала. А еще поняла, что ей совсем не стыдно. Что она считает, что все сделала правильно. Не ради себя же, ради любимого ученика. И ради любви.
«Стыдно, Татьяна Николаевна? Вижу, что нет. Не тот вы тип человека, чтобы стыдиться».
Она снова улыбнулась, еще нахальнее.
«Я даже голос ваш слышу, — сказала я. — Слышу, как будто сама там была. «Смотри, что ты наделал — отца убил. Но ничего, не бойся. Возьми себя в руки. Никто же не видел... Теперь ты с квартирой, Ян. Видишь, как в жизни бороться нужно за счастье? Отец уже старый был. И вообще, это он во всем виноват, а у тебя семья, дети». А потом вы его труп везли до Могилевской. Вы такси вызвали, а он в машину его усаживал. Пьяный, мол, батька. Бывает, перебрал... До Могилевской довезите…»
Она побледнела и резко встала. Тут и Гаркавый поднялся, загородил ей проход.
«Мы сейчас пойдем в ближайший опорный пункт милиции, и вы сами все расскажете. Заявление напишете. Всю правду, — твердо сказала я, а сама взяла ее за красивую руку. — Так будет лучше, Татьяна Николаевна. Для всех лучше. И для Яна, и для его семьи, поверьте».
А потом, когда я наконец-то одна осталась, так мне на душе приятно стало, так легко. И совсем не хотелось домой идти. Села я на парапет возле метро «Партизанская» и мужу позвонила.
«Слушай, Толя, собирайся. Поехали в центр погуляем. Там программа интересная. Шашлыка поедим, пиво тебе куплю. У меня получка вчера была».
Он что-то промычал.
«Ну что ты как не белорус. Пойдем, а?»
Он помялся, помялся, но пришел. И мы на Немигу[24] поехали. В тот вечер мы с ним до самой ночи гуляли. Выпили чуточку, салют, обнявшись, смотрели, прямо на берегу Свислочи. На Шарики поздно вернулись. Подходим к нашему дому, а окна горят. Дети дома. Покойник мой тоже может спать спокойно. И сразу мне как-то легко стало и так хорошо, что я к Толе прижалась, как когда-то, и прошептала:
«Эх, люблю я тебя все-таки. А за что, и сама не знаю».
Вот так оно все и было. Вы извините, если я слишком много болтала и если личным чем-то поделилась по глупости. Такой уж я человек — обычный и неинтересный. Как в Минск приехала, так всю жизнь в Заводском районе и живу. У нас здесь люди хорошие, конечно, но ничего выдающегося. Люди как люди: работают, в общественном транспорте ездят. На работу и домой. Звезд с неба не хватают. Тем, кто приключений ищет, здесь жить скучно. А нам — так и нормально.
Скажи, Толя?