Глава третья
Дети были дома. Я еще со двора увидела, что свет в их комнате горел. Зашла я в прихожую, разулась — громко, чтоб слышали, что я пришла, а то мало ли. Димка обижается, когда я без предупреждения вхожу. Что ты, мама, говорит, все время подкрадываешься? Но у них там тихо было, книжки, наверно, читали. Я сразу на кухню, телевизор включила, чайник поставила, руки пошла в ванной помыла. Все, что с утра готовила — почти нетронутое стоит. И так каждый раз. И что они едят целый день?
Посуда, правда, помыта, но, сразу видно, Димка мыл — жир на тарелках, вилки тоже жирные, даже издалека невооруженным глазом заметно. Вот же невестка у меня, прости ты Господи. Хорошая девочка, но такая уж болезненная: иногда как предложит помочь, картошку почистить или пол помыть — так лучше бы не предлагала, мне аж страшно за нее делается: а вдруг ей плохо станет из-за перенапряжения?
Стала я к раковине посуду перемывать, а у самой из головы тот покойник из автобуса не выходит. Перемыла все быстренько и к детям в комнату пошла. Постучала, открыла дверь. Лежат, книжки читают. Один торшер на двоих. Как судьба.
«Вы бы хоть свет включили, — говорю им. — Лампочку же отец давно новую вкрутил».
«Прывітанне[6], мама», — сказал Димка, он у меня почему-то на родном языке говорит, хотя ему уже тридцать лет весной стукнуло. А Олечка только мяукнула что-то. Она вообще на котенка похожа. Жалко мне ее, но что поделаешь — такую уж Димка себе выбрал. Хрупкую и бледную. Городскую, одним словом.
«Привет, — сказала я, и свет им включила, они аж зажмурились. — Что это вы не ели ничего, дамы и господа?»
«Мы поели, мам, — ответил Димка. — Мы же не можем вдвоем целую кастрюлю за день одолеть, как ты не понимаешь?»
«Да какая там кастрюля. Хороший же борщ, с мясом».
«Мама! Ну что за раблезианство[7]!»
«Это вам рублезианство, а по-моему, выдающийся суп получился», — сказала я и пошла чай пить. Села на кухне, телевизор смотрю, но думаю совсем о другом. Димка пришел, чаю сделать. Носит ей чай и носит. Сама она не может, что ли? Чашку уронит? Или пальцы обожжет?
«Как у Оленьки здоровье?» — спрашиваю.
«Да все нормально. А что?»
«Да нет, ничего».
«А чем это от тебя пахнет? Ты что, пила?»
«Это мы на работе по граммульке, за день рождения».
«Ясно... Мам, крикнешь нам, когда імбрык[8]закипит».
«Хорошо».
Это они так чайник почему-то называют. Iмбрык. Никогда такого слова не слышала. Такое ощущение, что им их кто-то придумывает, слова эти. Сидит в Вильнюсе и придумывает, чтобы здесь никто не понимал о чем речь.
Но что поделать. Iмбрык — это запомнить легко. Смешное слово. Но у них же и другие слова есть. Иногда как скажут что-нибудь, ничего не понятно. Но я тогда терпела. Кивну просто в ответ, и все в порядке.
Так мы и жили тогда, в двухкомнатной квартире. В одной комнате мы с Толей, во второй — Димка с Оленькой. Мирно жили, не ссорились. Я-то и рада была: дети с нами, так и спокойней, и веселей. Но понимала, конечно, что сами-то они другой точки зрения придерживаются. Они даже квартиру снимать хотели. Но какая квартира с их-то заработками. Даже если бы сняли, то с голоду бы умерли. А так и ухожены, и здоровы, и свой угол имеют, и нам с Толей на старости лет помощь будет. И вообще в доме как-то по-семейному уютно, когда столько людей на одной жилплощади. Я в их жизнь старалась не лезть, но, конечно, все передо мной было как на ладони. Зато переживаний меньше.
Хотя какое там «меньше».
«Закипел ваш імбрык!»
Хотела я им про случай с покойником рассказать, но сдержалась. Да и не думала, что им интересно это будет. Мне вообще всегда казалось, что Димка моей профессии стыдится. Как будто в этом что-то постыдное есть — билеты за проезд у людей проверять. Ну да ладно. Попила я чаю с бутербродом и спать легла. Но не спалось мне как-то в ту ночь, все мысли в голову лезли. О покойнике. Была в нем какая-та деталь, которую я не могла определить. Но была. И была эта деталь такая важная, что я полночи ворочалась, все пыталась понять, что меня так смутило. А за стеной дети скреблись. Как мыши. Интересно, они так каждую ночь скребутся? Так и уснула только под утро.
У вас, наверно, давно вопрос назрел: а Толя мой где тогда был. В больнице он лежал. В урологии, в десятой. Не смертельно, конечно, но неприятно. И на следующий день я к нему поехала. Котлет нажарила, гречки наварила. Приехала как раз после тихого часа. Захожу в палату. Что-то не так. Толя мой рот от меня закрывает. Остальные мужики тоже как-то странно себя ведут, притихли, отворачиваются.
7
Раблезианство — мировоззрение и образ жизни, основанные на жизнелюбии, неумеренном стремлении к плотским удовольствиям и вольнодумстве (в духе произведений Франсуа Рабле)