Глеб позволил Макару поэкспериментировать с разными ритмами и разными ласками, от некоторых застывая, от некоторых скрипя зубами и судорожно втягивая воздух, наконец вскинул голову, провел рукой по щеке Макара и осторожно уложил его на кровать. Макар глядел на Глеба широко раскрытыми, горящими, невидящими глазами и ждал. Глеб подался к его губам, Макар выдохнул и обхватил ногами его талию.
Глеб лежал на спине, лениво водя пальцами по бедру Макара, и отдыхал. На улице начался мелкий и противный дождик, время от времени по оконным стеклам ударяли крупные капли, было пасмурно, не светло было и в комнате. Макар улегся на бок, устроился на груди у Глеба и заглянул ему в лицо. Глеб приоткрыл глаза, посмотрел на его любопытствующую физиономию и снова закрыл их. Он чувствовал себя успокоенным, расслабленным, удовлетворенным. Но ему пришлось вздрогнуть, когда он почувствовал, как Макар коснулся его лица. Глеб недоуменно посмотрел на него из-под тяжелых век: Макар с сосредоточенным лицом изучал его. Скулы, нос, подбородок. Ямочка, ямочка, ямочка. Кажется, в ход пошли губы. Глеб улыбнулся.
- Ну вот что ты смеешься? – возмутился Макар, приподнялся на груди, но не отстранился. Глеб лениво покачал головой, мол, ничего, и успокаивающе погладил его.
Суббота оказалась странным днем. Глеб порывался помочь Макару с уборкой, но был с негодованием сослан в свой кабинет. Макар же готовил ужин, но не имел ничего против его компании. Вечером они устроились перед телевизором, Макар истребовал свою порцию ласк и, удовлетворенный, с максимальным комфортом расположился рядом с Глебом, скорее даже на нем.
- Глеб, - осторожно позвал он. После вежливого мычания Макар переместился так, чтобы заглянуть ему в лицо. – Ты только не сердись, ладно? – осторожно предупредил он, выдохнул и, сглотнув, спросил: - А у тебя там фотки были. Ну, наверху. На комоде. – Макар опустил глаза, стыдливо покраснел и добавил: - И в нем тоже.
Глеб застыл, осторожно выдохнул, чтобы это не оказалось судорожным и не было слишком болезненно воспринято Макаром.
- Денис? Ты имеешь в виду Дениса? – глуховато поинтересовался он, не отводя глаз. Макар неопределенно дернул плечами, пожал ими и отпустил голову.
- Наверное, - и он вскинул на Глеба глаза.
- Он жил здесь, - после долгой и мучительной паузы сказал Глеб, следя за реакцией Макара. И как Глеб был благодарен ему, что Макар выслушал краткий отчет, как можно более формальный, со внимательным выражением, не сочувствующим, но разделяющим. По окончании рассказа, когда Глеб дернул плечами, не желая больше и не будучи в состоянии ничего добавить, Макар прижался лбом к его шее и снова устроился рядом.
Макар с алчным любопытством истребовал от Глеба показать и рассказать про фотки. Глеб закатывал глаза, лениво возмущался, огрызался, но Макар вцепился в него и начал ныть – невозможно было подобрать иного слова. Глеб смирился со своей печальной участью и достал альбомы. Макара интересовал Денис, но в меру, куда меньше, чем места, где были сделаны снимки, и сам Глеб. Первые пару минут было странно обнимать Макара и рассказывать ему о своем времени с Денисом, а потом – просто.
Прошло немало времени, прежде чем Глеб решился на еще одно мероприятие.
Он стоял перед памятником и изучал его, не решаясь прикоснуться. Он был небольшим, скромным и очень надежным. За местом ухаживали превосходно, и фотография была выбрана замечательная, одна из последних, с загадочной и бесконечно жизнерадостной улыбкой. Глеб опустился на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с ней, и протянул руку. Кажется, теперь он полностью принял все изменения в своей жизни, свои воспоминания, даже с пустотой оказалось возможно жить, особенно когда было чем ее заполнить. Глеб долго сидел перед памятником, улыбаясь ему как близкому знакомому, время от времени поглаживая фотографию, благодаря судьбу за то, что на кладбище не было людей и он наконец мог сделать то, что ни он, ни Денис не решались проделать в свое время. Но ноги занемели, вода собиралась в струйки и стекала по шее за ворот, хотя измороси было всего ничего. Да и Макар заждался в машине. В силу какой-то сверхъестественной тактичности, просыпавшейся в нем редко, но потрясающе уместно, он отказался идти с ним, пробурчав, что он и так на драного кота похож, и его совсем не греет мысль о том, чтобы походить на драного мокрого кота, а после паузы и вопросительного взгляда Глеба добавил, что по солнечной погоде – может быть. Глеб отряхнул голову, еще раз прикоснулся к фотографии, поправил букет и встал.
Небо было низким, серым и недружелюбным. Деревья стояли совсем голые, на земле застаивалась вода. Глеб шел по пустым дорожкам, глядя на горизонт. Перед выходом он остановился, вздохнул и пошел к машине.
Макар выскочил из нее и замер, глядя на приближавшегося Глеба. Подскочив к нему, он прошагал оставшиеся пару метров до водительской двери. Глеб осмотрелся, улыбнулся ему и на совсем короткое мгновение прижался губами к его щеке. Макар отпрянул, испуганно оглянулся и застыл, глядя на Глеба. Через пару секунд он сделал еще шаг назад, смущенно улыбнулся и посеменил к пассажирскому месту.
Пристегнувшись, поерзав немного, он не выдержал и спросил быстро, не очень тщательно скрывая заботливые нотки.
- Ты как?
Глеб улыбнулся и прислушался к звуку работавшего двигателя и шуму дождя.
- Хорошо,- искренне сказал он.
- Это хорошо, - облегченно отозвался Макар, довольно улыбнулся и уставился перед собой. Глеб посмотрел в окно, на дорогу и включил передачу.
Я учился жить. Я учился жить без него, после того как так и не научился жить с ним. Я учился жить со своей памятью и делиться своими воспоминаниями. Я учился доверять другим и признавать за ними право на неменьшие потери. Я учился быть щедрым и заботливым, строгим и непреклонным. Я учился благодарить за щедрость, принимать расположение, отвечать открытостью на открытость. Я учился радоваться простым радостям и ценить мелкие печали. Я учился спать без сновидений и со сновидениями, учился не сердиться на себя за то, что сны не приходят. Я учился прощать себя за то, что он уходил. Я учился прощать себя за то, что другие, живые, оказывались важней. Я учился делиться. Я учился принимать. Я учился понимать. Я даже учился не прощать.
Я учился встречаться с теми, кто хотел оставить меня позади, но не мог. Мне доводилось смотреть на мою мать, чье мнение было ценным, когда я учился в школе, чье отношение было критически важным, когда я учился в университете, и чья компания не значила почти ничего теперь, хотя она и смотрела на меня виноватыми глазами. Я учился вежливо улыбаться на рассказы о человеке, чью фамилию носил более трех десятков лет и чье имя стало моим отчеством, даже хмуриться, когда мне рассказывали о его болячках, и сдерживать безразличные фразы. Я учился не брать на руки племянников, не здороваться с братом, а потом я учился с ним здороваться и даже гулять с его семьей. Я учился радоваться, снова встречаясь с ними, и печалиться, прощаясь.
Я учился смотреть на людей. Я учился смотреть мимо них, не осуждать за то, что они осуждают меня, и не относить все осуждающие взгляды к тому, в чем меня подозревают. Я учился признавать за людьми право на дурное настроение и не принимать его на свой счет, я учился не чувствовать себя виноватым, когда они вздрагивали под моим взглядом. Я учился жить с другими.
Я учился жить с ним. Я учился жить с его друзьями, увлечениями, вспышками гнева, ревностью и даже находить в них удовольствие. Потому что он всегда принимал мою сторону, даже когда я отказывался ее принимать. И тем более я был благодарен за то, что те фотографии снова стояли на комоде.
Я учился жить с людьми. Я учился жить.