Неврастения, как и предшествующая ей меланхолия и последовавшее за ней выгорание, была противоречивым явлением. Речь шла о характере еще молодой страны, набирающей экономическую мощь. Пока Джеймс считал неврастению научно доказанной, потому что столкнулся с ней сам, автор из журнала The Century в 1896 г. утверждал, что американцы слишком энергичны, чтобы демонстрировать нарастающее истощение, характерное для неврастении. Типичный американец – человек «активный, пробивной, нетерпеливый, он никогда не сидит на месте. Возможно, он больше двигается, быстрее соображает, у него более острый ум, а еще он точно чаще спешит и испытывает больше напряжения, чем европеец»{63}. В 1925 г. психиатр Уильям Сэдлер сделал прямо противоположный вывод из деловитости американцев. Он утверждал, что иммунитета к неврастении у них нет совсем: напротив, «спешка, суета и постоянное движение, свойственные американскому темпераменту» были ее причиной. Сэдлер считал следствием «американита» резкое увеличение смертей американцев в возрасте 40 лет из-за «инфарктов, инсультов, болезни Брайта и повышенного давления». По его подсчетам, от этого заболевания умирало до 240 000 человек в год{64}.
Одна из причин популярности неврастении как диагноза заключалась в невероятно обширной картине симптомов: от несварения желудка и повышенной чувствительности к лекарствам до кариеса и облысения{65}. На фронтисписе в книге Бирда «Американская нервозность» (American Nervousness) 1881 г., первом крупном трактате о неврастении, есть диаграмма «Эволюция нервозности» – там есть все: от несерьезных жалоб вроде диспепсии на нервной почве, близорукости, бессонницы и сенной лихорадки и различных видов нервного истощения (неврастении) до серьезных диагнозов – алкоголизма, эпилепсии и безумия{66}. Все эти заболевания были взаимосвязаны, как корни и ветви дерева. Его стволом была неврастения.
Несмотря на связь неврастении с, казалось бы, обычными расстройствами, этот диагноз являлся в некотором смысле престижным. По словам Шаффнер, поскольку Бирд «считал, что истощение определялось процессами, которые были свойственны новой эпохе… его можно было рассматривать в положительном ключе»{67}. Неврастеник представлял собой воплощение современного человека – мужчины или женщины, отражение духа времени. Из-за того, что цивилизация сама породила неврастению, пострадавшие от нее считались невинными жертвами. Они уж точно не являлись грешными бездельниками.
Как и те, кто страдал от акедии и меланхолии, неврастеники принадлежали к элите. Бирд писал, что расстройство
развивается, поощряется и закрепляется цивилизационным прогрессом, изменением культуры и поведения, а также сопутствующим преобладанием умственной деятельности над физическим трудом. Как и следовало ожидать, оно [расстройство] более характерно для городов, чем для сельской местности, и чаще встречается за письменным столом, на кафедре или в конторе, чем в магазине или на ферме{68}.
По мнению Бирда, неврастеники чаще обладали внешней привлекательностью, имели острый ум и ярко выражали свои эмоции. Черты неврастеников были больше присущи «человеку цивилизованному, воспитанному и образованному, чем варвару или неучу низкого происхождения»{69}. Этот диагноз поставили множеству писателей эпохи fin-de-siècle[17], включая Марселя Пруста, Оскара Уайльда, Генри Джеймса и Вирджинию Вулф, которые, в свою очередь, сделали неврастеников героями своих произведений{70}. Бирд отмечал, что интеллектуалы могли работать тогда, когда захотят, и оптимизировать свое рабочее время: «Профессионалы и мастера своего дела настолько хорошо контролируют свое время, что могут сами выбирать часы и дни для выполнения самых важных задач. Если они по какой-то причине не способны к мыслительной деятельности, то могут отдохнуть, восстановиться или ограничиться механическим трудом»{71}. Слова Бирда создают в моей голове картину шумного современного офиса какого-нибудь технологичного стартапа, где сотрудники работают и развлекаются до поздней ночи – спасибо кубикам Lego на столах в переговорной и крафтовому пиву. Никогда не знаешь, в какой момент настигнет вдохновение, поэтому лучше не уходить с работы.
63
Цит. по: Michael O'Malley, "That Busyness That Is Not Business: Nervousness and Character at the Turn of the Last Century,"