Вместе с тем, анализируя особенности развития русской военной машины эпохи раннего Нового времени, нетрудно при более или менее внимательном и непредвзятом ознакомлении с имеющимися в нашем распоряжении материалами заметить, что перенимание зарубежного опыта военного строительства в Москве производилось весьма выборочно, с учетом местных реалий и возможностей (весьма, кстати сказать, невеликих). Речь ни в коем случае не шла о прямом копировании тех или иных инноваций в столь важной сфере жизни государства и общества, но о применении заложенных в эти инновации принципов и к конкретным условиям, в которых приходилось действовать русским ратям, и к имевшимся в распоряжении властей возможностям, финансовым, материальным и людским, которые позволяли адекватно отвечать на вызовы времени.
Почему так получилось? Ответ надо искать в плоскости, которая на первый взгляд может показаться весьма далекой от военного дела. Не секрет, что раннемодерное Русское государство нельзя назвать ни богатым, ни процветающим — сама природа, само географическое положение России в те времена налагали серьезные ограничения на развитие ее экономики, носившей ярко выраженный аграрный и вместе с тем довольно примитивный, архаический характер. Россия раннего Нового времени — это не раннесредневековая Русь-Гардарика, а деревенская страна с редким, рассеянным на больших просторах населением, немногочисленными городами, большая часть из которых мало чем отличалась от сел. И вдобавок ко всему сама природа, по образному выражению С.М. Соловьева[2], была для русских скорее мачехой, нежели доброй матерью. Как следствие, то, что могли позволить себе монархи Западной Европы раннего Нового времени, московские великие князья и государи, крайне стесненные в средствах, позволить себе не могли. Приходилось, по одежке протягивая ножки, искать альтернативные пути выхода из создавшейся ситуации, и в целом, надо признать, это неплохо у них получалось. Достаточно сравнить территорию Русского государства в 1462 г., когда Иван III принял бразды правления из рук умирающего отца, и в 1605 г., накануне Смуты — территориальный рост налицо, и рост весьма и весьма значительный. Добиться же такого успеха, имея в руках негодное оружие, в те времена было невозможно — следовательно, военная машина Русского государства 2-й половины XV — начала XVII в. была достаточно эффективна и адекватна имеющимся силам и средствам. Эту же адекватность невозможно было обеспечить без рационального, вдумчивого, отнюдь не поспешного освоения передового на тот момент военного опыта, теории и практики, причем заимствуемых (естественно, с последующей адаптацией к местным условиям и реалиям) равно как на Западе, так и на Востоке Стрелецкое войско, появившееся в середине XVI в., представляло собой один из наиболее ярких примеров такого рационального подхода к перениманию инноваций в военном деле. В том, что в Москве внимательно изучали вопросы, связанные с военным строительством в соседних государствах, сомневаться не приходится, равно как и то, что из полученного опыта делались соответствующие выводы. Московские «стратилаты»-«воинники», имея перед глазами широкий спектр возможных вариантов действий (условно говоря, модель западноевропейскую, модель восточноевропейскую и модель османскую) и весьма богатый собственный опыт использования пехоты, вооруженной огнестрельным оружием, выбрали из них те принципы, те идеи, что в наибольшей степени подходили к местным условиям. Можно, конечно, сказать, апеллируя к чисто внешним признакам, что стрельцы — это своего рода русский аналог османских янычар, однако при более пристальном взгляде между янычарами и стрельцами есть глубокие внутренние различия. Точно так же стрелецкая пехота мало походит на восточноевропейских жолнеров, не говоря уже о западноевропейских ландскнехтах. Московские стрельцы «классического» периода в истории развития русского военного дела (а под «классическим» мы понимаем временной промежуток с середины XV по начало XVII в.) — самобытное явление, имеющее долгую, более чем полувековую (по крайней мере, так следует из сохранившихся источников) предысторию. При этом они тем не менее испытали влияние с самых разных сторон, и сегодня сложно сказать, какое из них было доминирующим. Забегая вперед, отметим, что весьма распространенное мнение о том, что в Москве при создании стрельцов руководствовались османской традицией и стрельцы — это пересадка на русскую почву идеи янычар, «нового войска», все же не соответствует действительности. Слишком много различий между стрельцами и янычарами.
2