В последнем отчаянном стремлении, в последнем порыве, прежде чем сгустится тьма, Мириам позволила своему разуму вырваться за пределы белой комнаты, за пределы мраморного великолепия Центра. Она позволила своим мыслям улететь вместе с мягким ветерком раннего летнего вечера.
Как красиво было здесь, в городе, среди научных зданий, образовывавших яркие островки света вокруг минаретов и сводчатых куполов Правительственной Площади.
Даже эти внушительные здания были прекрасны в фиолетовых сумерках. Их окна были похожи на рассыпанные изумруды света.
Как может быть так много красоты без сострадания? Так много знаний без понимания? Так много человеческого гения без человечности?
И какое буйство мыслей витало в мягком воздухе вокруг научных центров! Какой диссонанс! Какое нагромождение теорий, каждая из которых взращивалась в своих собственных стенах ревностными Сарами.
Здесь были Химический и Физический Факультеты. Здесь была Астрономическая башня со стеклянными стенами! Здесь был Институт Психологии со всеми его многочисленными бюро. И новый Корпус Электроники, алебастрово-белый даже в сумерках.
Все они были там, раскинувшись в величественном великолепии вдоль главных проспектов и парка, над которым поднимался легкий туман.
Насколько нетерпимыми были мысли, которые они излучали! Насколько уверенными!
Электроник заявлял:
– Совершенно очевидно, что ответ на вопрос о пси кроется в электрических токах мозга. Наш новейший электроэнцефалограф продемонстрировал…
Химик утверждал:
– Решение пси-проблемы неизбежно будет найдено в химическом равновесии клеток…
Парапсихолог сообщал:
– Мы должны продолжать игнорировать тех, кто настаивает на приписывании физических свойств нефизическим характеристикам…
И за этим ученым гомоном Мириам слышала тихий шепот своих соплеменников, голодающих в Гетто или скрывающихся по всему городу, замаскированных, скрытных, настороженных.
Ее мысли вернулись к Правительственной Площади, и она сжалась, как сжималась всю свою юную жизнь. Соматика была невыносимой. Ненависть и страх, слепые предрассудки, ревность, коварство, непрекращающиеся интриги и заговоры, натравливающие Сар на Сар, использующие достижения каждой науки, разделяющие и властвующие.
Нет, ничего не осталось. Ни надежд, ни обещаний. Это был конец времен. Это была ночь всего мира.
Снова уходя в себя, разум Мириам зацепился за обрывок мысли. Это была полуоформившаяся мысль, скорее попытка что-то нащупать, скорее вопрос, чем идея. Она была слабой, хрупкой, как призрак. Но она дошла до нее так же ясно, как звук серебряного колокольчика.
Пораженная, она замешкалась, прежде чем уйти окончательно, и увидела молодого Гено-Доктора в коридоре возле своей палаты. Он остановился у окна и уставился на мерцающие островки света вокруг Правительственной Площади.
И пока его взгляд угрюмо блуждал от Техники к Психологии и Химии, ко всем раскаленным добела изолированным центрам гениальности, у него возникла праздная фантазия.
– Не правда ли, было бы необычным зрелищем, если бы все эти яркие острова были соединены нитями света?
Однажды возникшее предположение разожгло тлеющий огонек мысли:
– Интересно, создадут ли пси эти нити света?
Затем молодой врач почти виновато отвернулся от окна, чтобы встретить Гено-Сара, идущего по коридору. Он сказал с четкой деловитостью:
– Я проверю 12-А на предмет родов.
– Молодец! Я поднимусь наверх и проверю персонал… – Гено-Сар потер руки и ушел, нервно повторяя: – Ответом должны быть две пси-характеристики – две пси…
– Может, и так, – тихо пробормотал молодой врач. – Может, и так…
«Роды», – подумала Мириам.
Жизнь внутри нее толкалась и билась. На мгновение боль утихла, и в этот момент она увидела с ослепительной ясностью, к которой так стремилась, что этот ее ребенок может принести новую надежду миру. Эта пси-способность могла бы стать ответом на многие вопросы человечества. Какое значение имело то, что он был зачат без любви и эмоций? Какое значение имело то, что ее использовали в качестве подопытной… если бы этот ребенок внутри нее смог выполнить обещанное?
Дрожащими губами Мириам выплюнула мягкую капсулу. Она смотрела, как та катится и подпрыгивает по гладкому кафельному полу к двери.
Боль вернулась, и ее огонь был теплым. На стене не было теней. Боль вернулась, и в ней были цель и обещание. С удивлением она осознала, что наука тоже живет в страхе, каждая наука живет в своем собственном Гетто. И если молодой доктор был прав, если пси…