– А о моих не ведаю, – вздохнула вторая девочка, сероглазенькая, с волосами под цвет глаз и смешным кругленьким носиком. – На том берегу живут. Отец в Галич по делам уехал, а мама… Мама меня к Порфинье погостить отпустила. А тут беда сия. Вытолкали Порфиньины отец с маткой нас, усадили на древо, а сами… спастись не успели. Волною накрыло.
На глазах Фотиньи засверкали слёзы.
Вроде и некрасива совсем, а мила была девчушка и чем-то притягивала к себе взоры взрослых мужей.
– А вы кто? – спросила, нисколь не смущаясь, Фотинья.
– Я князь ваш, – едва сдерживая улыбку, отмолвил ей Ярослав. – А они мужи мои ближние. Это Семьюнко, это Дюк.
– А ты вправду князь? Ты нас спасёшь, да? Вот здорово! – Серенькие глазки девочки вытаращились от изумления.
Подружка её тем часом утёрла слёзы и смотрела на Осмомысла с неменьшим любопытством.
Лодка наконец уткнулась в песок. Девочек вытащили на сушу. Фотинья недолго думая вскарабкалась на княжьего коня и устроилась перед Ярославом. Порфинью подхватил и усадил к себе на конь Дюк.
– Мчим в Галич! – приказал, обернувшись к своим, Ярослав.
– Как твоего отца звать? – спросил он девочку. – Где его сыскать можно?
– Миколой его кличут. А должен быть он у Тверяты, купца. С ним многие дела он имеет.
– Из житьих вы, стало быть? Хозяйство своё имеете, скот, холопов. А знаешь ли ты, что таких, как вы, могу я к себе в хоромы пристроить? Ну, не к себе – в бабинец. Будете за столами знатным боярыням прислуживать. А подрастёте – женихи для вас найдутся. Для всякого житьего служба на княжьем дворе – большой почёт.
– За то вельми благодарны будем тебе, княже, – пропищала в ответ Фотинья.
…Обеих девочек Ярослав, как обещал, пристроил в бабинец. Ольга была не против – выходцы из житьих чаще оказывались более верными князьям, чем бояре с их интригами и коварством. Прислуживали Порфинья и Фотинья с тех пор княгине и боярыням за столом во время частых пиршеств, раскладывали скатерти, носили кушанья и вина. Отца Фотиньиного нашли целого и невредимого, жива оказалась и мать её, правда, хозяйство всё было порушено наводнением.
– На три лета освобождаю тебя от дани! – объявил Миколе, приземистому мужичонке с пегой бородкой, Ярослав. – И даю тебе такожде двунадесять гривен – чтоб отстроился заново, двор свой и хозяйство возродил.
Ошарашенный такой милостью Микола кланялся князю в пояс и слёзно благодарил.
– Что-то добр ты вельми, княже, к сим житьим людишкам. С них жёстче спрашивать надобно. Пускай бы отрабатывал гривны твои, – упрекал после Ярослава Семьюнко. – Или… мне сие дело поручи. Уж я с него стрясу!
– Сказал: дарую гривны! – недовольно прикрикнул на него Ярослав. – И довольно об этом! Всех, конечно, гривнами не задаришь, но Микола… пусть отстраивается.
Семьюнко обиженнно прикусил губу. Не первый год косился он на богатые рольи[104] этого житьего, хотел прибрать их к себе, да всё никак не получалось. А теперь… такой был случай! Но князь вмешался, не дал закабалить сего Миколу, спросил, догадываясь, верно, о замыслах товарища своих детских лет:
– Или у тебя земли мало, что всё на чужое глядишь, друже Семьюнко?
– А с Порфиньиным двором как быть? Она ж топерича сирота.
– А Порфиньин двор и хозяйство, коли родичей более у неё нет, под себя я возьму. Так положено, коли она у меня в хоромах служит. А после, как замуж пойдёт, мужу её и отдам, – сказал Ярослав. – Всё тут просто и ясно. Что мудрить?
Скрыл в душе своё недовольство Семьюнко, через силу улыбнулся в ответ, пожал плечами, отмолвил кратко:
– Твоя воля, князь.
Но с того разговора, с тех слов пробежала между друзьями первая тень.
Глава 10
Избигнев вернулся в Галич уже зимой, когда мало-помалу схлынули мутные воды, закончились проливные дожди, Днестр успокоился в своём каменном ложе, покрывшись тонкой корочкой льда, а в воздухе закружились в причудливом плясе снежинки. Белым покрывалом укутались холмы, лёд сковал ушедшую в своё обычное русло Лукву, засыпало снегом густой кустарник, росший по балкам и буеракам.
Галичане отстроили заново мост, возвращались к обычной повседневной жизни, возводили хаты, амбары, бретьяницы[105] на месте разрушенных наводнением. Жизнь после ненастья потекла прежним порядком. Шумел торг, струились дымки над мастерскими ремественников, важно разъезжали по улицам боярские возки.
Горячо расцеловав в щёки улыбающуюся Ингреду и маленького сына, Избигнев тотчас вновь взмыл на коня и понёсся к княжескому терему. Вести он имел важные и срочные.