Подойдет, как больной, к помосту под вязом, растянется на спине, закинет руки за голову - и с мучительным стоном замотает ею.
- Что с тобой? - всполошится Абу-Тахир.
И дворецкий Юнус, навострив слух, услышит отрешенное, даже враждебное, - так иной с тихим отчаянием, покорностью судьбе и готовностью понести любое наказание сказал бы, что убил жену:
- Я... закончил свой трактат. Алгебра, алгебра. Альмукабала...
- Омар, вставай! Омар...
Молодой математик, проснувшись от крика во дворе, поплелся, еще не совсем отрезвевший, на террасу-айван, изумленно уставился на Али Джафара и Юнуса, сцепившихся в безобразной драке. Вокруг них суетился, ругаясь, Алак.
- Он украл твой трактат! - Али Джафар свирепо рванул дворецкого за рубаху, - на землю, разлетаясь, с шорохом посыпались исписанные листы. - Я все утро следил за ним. Ты спал, он залез и украл твой трактат! За пазуху спрятал, проклятый.
Дворецкий, затравленно озираясь, резко нырнул вниз, живо сгреб листы - и кинулся в сторону. У ворот - стража. Отрывисто, по-крысиному вереща, он заметался по двору. Ни злобы, ни даже страха нет у него в глазах, только какая-то мутная, непонятная возбужденность и поспешность.
«Зачем это он? - подумал Омар. - Зачем?»
Настигаемый Али Джафаром, дворецкий прыгнул под навес летней кухни и швырнул рукопись в огонь открытого очага...
Высоко взлетело пламя!
Обернувшись к Омару, дворецкий мстительно усмехнулся.
«Зачем?»
Бумага, в отличие от дров, горит без особого шума и треска. Но какой беззвучно-страшный вопль взметнулся к небу от этих листов, испещренных вязью четких строк! На глазах у всех обращались в дым и пепел расчеты и траты Абу-Тахира. Упования безземельных селян, нежный лепет их детей. Мечты Омара Хайяма. Надежды Али Джафара на лучшую жизнь.
- Зарублю! - Али Джафар, сумасшедше сверкая глазами, схватил топор и широко замахнулся им на преступника.
И, видит бог, зарубил бы, если б судья не успел крепко схватить его за плечи.
- Пропал твой труд! - заплакал Али Джафар, отбросив топор. - Столько сил, столько времени...
- Не пропал, - зевнул полусонный Омар. - Он украл и сжег черновик. Трактат - под замком, в сундуке.
- А? - Юнус опешил.
Он отчужденно взглянул на очаг, где листы уже превратились в черные хлопья, вновь обернулся к Омару - и вдруг, по-крысиному тонко взвизгнув, ринулся к нему с кулаками. Уж тут-то отрезвел Омар Хайям.
В математически четкий строй его мыслей, где следствие неразрывно связано с причиной, никак не мог уложиться бессмысленно-нелепый поступок Юнуса. Ах, негодяй! С чего тебе вздумалось вредить Омару? Что плохого тебе сделал Омар, - мало денег давал на хашиш? Давал каждый день, сколько мог. Вся ненависть к темному миру, воплотившемуся в этом дурном человеке, горячей волной хлынула Омару в грудь и голову, - и он, закипев, с готовностью рванулся навстречу:
- Давай! Я тебе кости переломаю...
Удар! - и нет у Юнуса передних зубов. Обливаясь кровью, он упал на колени. Ногою - удар!! - и повержен Юнус на щербатые плиты двора.
- Хватит, убьешь! - вопит Алак.
Вдвоем с Али Джафаром они кое-как оттащили озверевшего молодца от жертвы.
Омар, весь дрожа, задыхаясь:
- Долго ты будешь, собачий сын, помнить Омара Хайяма!
- Успокойся, родной, успокойся, - гладил его по плечу Абу-Тахир. - Я сам с ним разделаюсь. Эй! - крикнул он безмолвной страже у ворот. - Отволоките его в темницу.
- Не надо, - переводит дух Омар. - Довольно с него! Пусть отведут домой.
Судья - с удивлением:
- Жалеешь?
- Жалею. - Омар вытирает слезы. - Я... больше никогда... не буду бить человека.
- Ох, сын мой! Будешь. Иначе - затопчут. Ладно, сделаем по-твоему. Эй, отведите дурака к жене! Он более не служит в этом доме. Идем, Омар, мне нужно с тобою поговорить. - Губы у него белые, руки трясутся.
И Омар подумал, что судья судей со всем своим могуществом совершенно беспомощен в этом неумолимо жестоком мире и ничего по существу не решает в нем. И его, Омаров, трактат, пожалуй, никому ничего не даст.
- О чем разговор? - спросил Хайям угрюмо. Какой еще подвох ему приготовила жизнь? Теперь он никому и ничему не верит.
- Сейчас узнаешь, - ответил Алак загадочно. - Разговор очень важный. Очень. Большой разговор.
- Ну... что ж. Пойдем. - Омар сосредоточенно потер ушибленные пальцы. - Я-то хотел сбегать на базар, в книжный ряд, к переплетчику.
- Ни боже мой! Из дому не выходи. Опасно. Кто их знает. Сейчас же отдай рукопись мне. Я призову переписчиков и переплетчиков сюда, ко мне в жилье, и здесь, на моих глазах, они сделают все, что нужно.
Уселись. «Сейчас он меня ошарашит». Судья - осторожно:
- Сын мой, не наскучил ли тебе Самарканд?
«Он хочет меня прогнать! - похолодел Омар. - Отнимет рукопись и выбросит меня на улицу. Из-за Рейхан. Его достояние, может - любовь. Эх, навязалась девка на мою голову! Куда я денусь, если судья откажется уплатить за трактат? Ну, что за жизнь! Когда мне дадут быть самим собою, распоряжаться собой по своему усмотрению?»
- Самарканд - город прекрасный, - не менее осторожно ответил Омар. - Он никому никогда не может наскучить.
Судья, помедлив, твердо сказал:
- И все же тебе придется его покинуть! Очень скоро. На днях.
- Почему? Чем я тут не угодил?
- Угодил. Хорошо угодил! Потому и уедешь.
- Это как же? Не понимаю.
Судья все медлил, тянул, предвкушая, видно, яркий всплеск восторга, который должен был последовать сейчас со стороны подопечного, и, насладившись его нетерпением, объявил торжественно и снисходительно, как помилование преступнику:
- Его величество хакан Шамс аль-Мульк Наср требует тебя к себе, в Бухару!
Но у Омара это вызвало лишь удивление:
- Зачем?
- Ему нужен при дворе хороший математик, ученый собеседник, бескорыстный советчик в сложных делах.
- Откуда он знает обо мне?
- Знает, - усмехнулся Абу-Тахир.
Похоже, он сам написал об Омаре хакану. Очень похоже.
- Я - при дворе?! - У Омара низко, сутуло прогнулись плечи, будто на них взгромоздили тяжелый камень. И он, казалось, растерянно озирается из-под него. - Приживусь ли? В математике, положим, я кое-как еще разбираюсь. Но при дворе, говорят, надо хитрить, угождать, потакать правителю в его причудах. Я не сумею...
- Юнец! - рассердился судья. - Поедешь - и все тут, хочешь не хочешь. Посланец хакана ждет во дворце городского правителя. Между прочим, - Алак исподлобья сверкнул на Омара степными узкими глазами, - он взял с собою отличную стражу. - И заворчал оскорбленно: - Смотрите, сколь привередлив... Другой бы от радости рыдал! Какой-нибудь несчастный Зубейр мечтать не смеет о такой удаче. Все! Собирайся полегоньку. Завтра я произведу с тобою расчет за трактат. Скажи хоть спасибо, неблагодарный!
Омар - уныло:
- Спасибо! Дай бог тебе всяческих благ...
- Говорят, уезжаешь? - Она поднялась к нему на крышу, где Омар расположился на ночь, поскольку внизу, в жилье, чуть не свихнулся от духоты. На сей раз Рейхан забыла, - или не хотела, - облиться водой и натереться листьями базилика и пахла тем, чем и надлежит пахнуть служанке: пылью, потом, золою.
- Уже говорят?
- У нас, на женской половине, все жалеют, что ты уезжаешь. Всегда любовались сквозь щель в калитке: пригожий, тихий, задумчивый. И судья из-за тебя стал добрее.
- И ты... жалеешь?
- Я? - Он услышал ее резкий смех, сухой и злой. - Мне-то что? Я невольница, ты человек свободный, едешь, куда хочешь. А я родную мать не могу повидать. - Она заплакала, так же сухо и зло, без слез.
- Ну, не надо. - Он присел рядом с нею.
- Ты! - Рейхан внезапно накинулась на него, принялась колотить по голове легкими детскими кулачками. - Откуда ты взялся на мою беду? Жила я себе, как во сне... спокойно, без дум, без мечты... Терпела... Ты мне душу всколыхнул! Разбудил... заронил в сердце звезду... и теперь бросаешь. Что делать теперь? Я же не сумею жить как прежде. Тут горит. - Она провела ладонью по груди. - Эх! Отравилась бы я... отравилась, да жаль умереть, не проведав родных...