3. Религиозное реформаторство. Из недр славянофильства вышло такое идейное образование, как религиозное реформаторство, отразившее глубочайший кризис официальной церковности. Неслучайно в "эпоху великих реформ", т.е. в 60-70-е гг. XIX в. одним из важнейших был вопрос о церковных преобразованиях: "Общим было сознание "лжи церковной" и требование свободы и гласности" [Г.В. Флоровский]. В этой обстановке предпринимаются попытки как-то обновить ортодоксальное православие, придать ему видимость соответствия "интересам русской мысли" [М.Н. Катков]. Об этом свидетельствует появление работ апологетического характера, в частности, двухтомного "Православно-догматического богословия" (1856) митрополита Макария (М.П. Булгакова), в котором вера обосновывалась с позиций разума и науке отводилось место в пределах религии. Это не могло устроить ни славянофилов (Хомяков назвал труд Макария "восхитительно-глупым"), ни позднейших представителей "русского религиозного ренессанса" (для Бердяева он был "снимком с католической схоластики"). Вызов против ортодоксально-церковных новаций - и религиозное реформаторство,
107
развившееся в двух взаимосвязанных, но вполне самостоятельных формах - почвенничества и толстовства.
а) Почвенничество. Идея "почвы", "родственного единения с народом", провозглашенная славянофилами, нашла необычайно яркое, темпераментное выражение в творчестве Ф.М. Достоевского (1821-1881). В этом смысле он сам причислял себя к "московским мыслителям", охотно проводя историко-социальные параллели между русским и европейскими народами5.
Однако Достоевский не вполне соглашался с тем, как понимали православие славянофилы: не церковь, а только Христос воплощал для него богооткровенную истину. Он надеялся, что хоть Данилевский "укажет в полной силе окончательную сущность русского призвания, которая состоит в разоблачении перед миром русского Христа". Достоевскому казалось, что "наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение его", а потому быть с народом - значило иметь Христа, терять же связи с ним - становиться атеистами или нигилистами.
Дело не только в чувстве "духовного единения", которое дается верой в Христа; без Христа сам человек стоит за чертой морали. Христос помогал Достоевскому разрешить трагическую антиномию человеческого существования: с одной стороны, греховность, низменность его природы, с другой - восприятие и участие в ней Христа, вочеловечение Бога. Мысль Достоевского была занята проблемой зла, его всю жизнь мучил вопрос о безмерности и цели человеческого страдания. В своей историософии он больше погружался в дебри антропологии и психологии, индивидуализируя этические стереотипы в художественных образах.
Хотя в произведениях писателя немало "прекрасных натур, награжденных Богом", в принципе он был склонен сомневаться в добром начале человека. Устами своих героев Достоевский откровенно заявлял: "И совсем люди не так прекрасны, чтобы о них так заботиться" ["Подросток"]; "Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое - пропала любовь" ["Братья Карамазовы"]. В его представлении человек сам по себе, в своем материальном естестве - сосуд всевозможных пороков и злодеяний. Человеческая природа, не обузданная верой, порождает безмерный эгоизм, ненасытную жажду к удовлетворению и приумножению чувственных потребностей. В своей свободе человек устремляется к собственной погибели. Старец Зосима, этот безусловный литературный двойник Достоевского, рассуждал: "Провозгласил мир свободу, в последнее
108
время особенно, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: "Имеешь потребности, а потому насыщай их, ибо имеешь права такие же, как и у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их, но даже преумножай - вот нынешнее учение мира"... Понимая свободу как преумножение и скорее утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства". Достоевский не считал человека законченным, вполне предрасположенным к нравственной жизни существом. Он у него подвержен страстям и неустойчив перед греховным соблазном. Фактически Достоевский возрождал мистицизм афонского старчества (представителем которого был и Нил Сорский) с его культом очистительного страдания и обрядовой дисциплины.