— Посмотрим!
И с этим многообещающим восклицанием следователь отослал меня в камеру.
Глава XXXII
«Саveo signator!». Встреча с фашистом в тюрьме
В каждой итальянской тюрьме имеется свой поп, который по воскресеньям служит обедню, заведует тюремной библиотекой, напутствует умирающих, дает советы тем, кто хочет его слушать, и шпионит за заключенными. Он же является и их защитником перед тюремным дисциплинарным судом, когда они совершают какой-либо проступок.
Поп нашей тюрьмы был неприятной личностью. С арестантами он обходился грубо, меня же буквально не выносил: я не целовал ему руку и не ходил к обедне.
Однажды он зашел в нашу камеру.
Я знал его раньше по библиотеке. Все встали при его появлении, кроме меня.
— Почему вы не встаете? Разве вы не понимаете ваших обязанностей по отношению к старшим? — строго заметил он.
— Не понимаю, — ответил я.
— «Когда старший входит в камеру, заключенные должны при его появлении встать», — процитировал он гнусавым голосом.
— Весьма возможно, — возразил я, — но я никогда не видел тюремных правил.
И остался сидеть.
На следующий день в камере вывесили правила.
Подошел какой-то большой религиозный праздник. Почти все арестанты по этому случаю исповедовались. В нашей камере из двадцати четырех человек исповедовались только двое. Поп был разъярен.
— Это ваша вина, — объявил он мне.
— Почему?
— Вы ведете здесь антирелигиозную пропаганду!
— Я? По-видимому, вера моих товарищей была неглубокой, если смогла исчезнуть в такое короткое время, — возразил я ему.
— Любопытно было бы выслушать ваши аргументы против религии. Можете изложить их мне.
— Охотно, если бы мы были в равных условиях. Но согласно тюремным правилам вы старший, а в таких условиях свободная дискуссия невозможна.
Разговор происходил во время прогулки. Кроме арестантов и попа, во дворе находились один из канцелярских служащих и старший надзиратель.
— Мы можем разговаривать, как двое равных, — торжественно заявил поп, которому, очевидно, очень хотелось «посрамить коммуниста».
Мы начали с сотворения мира, но кончили дисциплинарным тюремным судом.
Произошло это потому, что при одном моем ироническом замечании рассерженный служитель господа, очень быстро начавший терять почву под ногами, воскликнул по-латыни: «Caveo signator!»[90]
— Переведите-ка эти слова, — потребовал я.
Поп, не ожидавший, что я мог понять его латынь, молчал.
— Переведите, иначе переведу я.
Поп чувствовал себя неловко, но молчал.
— Ладно! — заявил я, обращаясь к арестантам и указывая на попа. — Этот мерзавец, не находя больше возражений, позволил себе перейти на личные оскорбления…
— Молчать!.. — закричал поп. — Вы забыли, кто я.
— Вы мерзавец! — повторил я.
Канцелярист куда-то исчез. Надзиратель с растерянным видом ожидал приказаний. Арестанты с интересом наблюдали сцену.
— Я ваше начальство…
— Вы мерзавец! И вы еще обещали спор на равных условиях!
— Отведите его в карцер, — нашелся наконец поп.
И я вторично попал в «яму», где и просидел несколько дней. Меня вызвали в дисциплинарный суд, состоявший из директора тюрьмы, старшего надзирателя и секретаря. Там же находился и поп… в качестве моего защитника!
— В-вы ос-скорб-били почтеннейшего н-нашего настоят-теля, — строго заявил директор. — Ч-что вы м-можете сказать в с-свое оп-правдание?
— Прежде всего я отказываюсь от защитника, которого я уже квалифицировал достойным образом. Затем должен сообщить, что оскорбленным в данном случае являюсь я. Эпитет «мерзавца», который я здесь подтверждаю, был только определением поступка вашего настоятеля!
Меня отправили обратно в карцер и пригрозили привлечением к суду, уже не тюремному. В карцере, на хлебе и воде, на этот раз меня продержали долго; не помог и вызов врача. Я расхворался. Дни тянулись мучительно долго: ни книг, ни папирос. Минутами я боялся потерять рассудок.
Наконец меня выпустили. В коридоре мне встретился директор.
— М-мне оч-чень жаль, ч-что так в-вышло, но вы слишком уж б-бранились! Правила… — Он был очень любезен. — Там, в конторе, в-вас спрашивает д-депу-тат… з-забыл его имя… П-почему вы выз-звали депутата? Разве у вас им-меются претензии?
— Я никакого депутата не вызывал, и претензии, когда они у меня имеются, я привык высказывать сам — вам достаточно хорошо это известно. Кто этот депутат? Теперь понимаю, почему меня освободили из карцера!..