Ого, какая умная оказалась. «А так и не скажешь» — влез внутренний скептик. «Девочка дело говорит» — задумчиво ответил реалист. «Эти двое того и гляди весь ром выжрут» — не удивил ничем новым фаталист.
* Мулунгу — первопредок, верховный бог, бог грозы в мифах бантуязычных народов Восточной Африки.
Глава 6
Подарки в студию
Нарядились диверсанты оперативно, и будто бы сами удивились, неожиданно оказавшись решительно не готовыми к привычному «если завтра война, если завтра в поход».
— Помяни моё слово, Умка! Завтра бабка, сидя верхом на зебре или жирафе, ему подарит кимберлитовую трубку и полстраны! — убеждал Головин, стараясь держать серьёзное лицо. Но ром очень мешал, поэтому морда получалась хитро-довольная, как у кота возле сметаны.
Жёны наши ушли, забрав с собой Маньку и Мотьку, а к нам прислали Мутомбо, наказав глаз с нас не спускать. А чего их спускать-то? Мы и сами никуда не планировали выходить. Я — в особенности. Меня на природу вовсе не тянуло. Как отшибло.
— Мвадуи* далеко отсюда. Там три четверти голландцам принадлежит, и четверть местным властям. При всём уважении к тебе и Мсанжилэ — ничего не получится, — почти чисто парировал Илюха.
— А чего у вас тут всё на букву «Мэ» начинается? — поднял в приключенце голову лингвист-языковед. — Ну, эти трое женщин — ладно, они родня, у них, может, принято так. Но Волкова тоже обозвали, Мутумба твой здоровый какой вон сидит, теперь ещё шахта эта… Других букв нет в Танзании что ли?
— Первый раз об этом задумался, — помолчав, признался морпех. — И знаешь что?
— Что? — потянулся к нему через стол Головин, чуя интригу.
— Хрен его знает, вот что! — совершенно уверенно кивнул Умка, едва не упав со стула.
— Тьфу ты, я думал — тайна какая, — обиделся Тёма, отодвигаясь обратно и тоже чуть не съехав со своего.
— До тех пор, пока вас сюда не притащило, тут тайн не было ни одной, почитай, — хмуро пробурчал морпех.
— Это — да, — согласно кивнул Головин. — У меня — та же история, один в один. Смотри, жил себе, в ус не дул, путешествия организовывал с большим успехом. Пока этот чёрт ко мне в офис не пришёл!
— Это который? — уточнил Илюха, оглядываясь. Наверное, глаза фокусировать стало невыносимо трудно, поэтому он, кажется, даже не пробовал.
— Да вон, Волков! Улыбается ещё сидит! Чего ты лыбишься, вредитель⁈ — скажи мне кто ещё совсем, кажется, недавно, что на меня будет орать в дымину пьяный диверсант-убийца, а я не испугаюсь — нипочём бы не поверил.
— Потому что я эту историю слезливую слыхал уже пару раз, Тём. Совсем недавно ты бабе Даге плакался на судьбинушку свою горемычную. Она тебя тогда убаюкала, деточку, и спать отправила. Старая школа, высокий класс, я так не умею. Могу плюнуть. Или в ладоши хлопнуть — хочешь? Незабываемое путешествие в один конец, а? — развёл я ладони.
— Не надо ничем хлопать, Дима, — неожиданно почти трезвым голосом отозвался он. — Погорячился с чёртом, бывает.
— Проехали. Илюх, ты говорил, до бабы-баобабы… тьфу ты! До старухи в дупле, короче, часа полтора ехать. А у тебя домушка на колёсах одна только? — переключился я на хозяина, пока он, кажется, ещё мог разговаривать.
— Ач… апч… а почему ты спрашиваешь? — в последнюю минуту я успел, видимо. Почти не мог он уже.
— Нас семеро, да вы с Мотей, да Мутомбо, наверное, тоже поедет? Одиннадцать, спальных мест в Садко точно не хватит. Мы к закату приедем, потусим с бабулей — и домой. Полтора часа стоя ехать или сидя на полу? — уточнил я, стараясь говорить медленно и понятно.
— Ну, там плч… пффф… полчаса езды до их племени. Постелят — выспимся, потом домой, — ответил отельер. Я вспомнил, во что оделась по местной современной моде Мотя, представил, что нам там смогут в этом контексте постелить — и загрустил. Но, как оказалось, зря.
День падений и высокого напряжения мы, признаться, пропили. Умка и Мутобмо уже полчаса пели одну и ту же местную песню, и на внешние раздражители, даже жидкие, не отвлекались. Поэтому в кают-компании остались вдвоём. Тёму мы с Серёгой еле-еле довели до их домика — он всё рвался на подвиги. Но сурово сказанное мной «Ну-ка соберись! Дома жена беременная!» сотворило чудо — он сам поднялся по ступенькам и проскользнул в дверь со своей фирменной шпионской лёгкостью. Изнутри раздался голос Бадмы, а в ответ — его виноватое гудение. Мы с Лордом деликатно ушли.
Дома было тихо и спокойно. Девочки спали, совершенно одинаково закинув поверх простыни левые ноги, согнутые в колене, каждая в своей кровати. Я бесшумно разделся и осторожно лёг. Надя обняла меня, кажется, так и не проснувшись.
Утром в дверь постучали. Мы с женой переглянулись — из наших так деликатно себя повели бы только Лорд с Милой, но они бы предупредили ещё с улицы, позвали. Да и привыкли мы уже как-то с вечера все планы вместе вшестером оговаривать. Судя по тому, что вчера ничего похожего не было — не они. Крыльцо не скрипело — значит, точно не Мутомбо и не Манька. Илюха после вчерашнего, я вообще не был уверен, что в такую рань ходить мог. Значит…
— Проходи, Огонёк, открыто! — громко сказал я по-английски, поразив жену и дочь. И Мотю, которая заглянула в приоткрытую дверь с заметным опасением. На голове у неё стояло блюдо, накрытое не то марлей, не то ещё какой-то чистой белой тряпкой.
— Я принесла вам завтрак, — она, присев, чтоб не сбить ношу о притолоку, зашла и начала споро накрывать на стол. Есть, откровенно говоря, не хотелось, но так у неё ловко выходило с тостами и джемом, с сосисками и беконом, и даже чай в чашки наливался как-то особенно приятно. Поэтому к столу мы с девочками подобрались скоренько.
— Она что, не в курсе, что рабство отменили? — вполголоса уточнила Надя.
— Она в Европе училась, так что в курсе точно. Просто у них тут принято так, что если тебе кто-то жизнь спас — то она, жизнь то есть, с той самой поры не твоя уже, а того, кто спас. Честным и почётным считается, — так же негромко ответил я.
— У них, я читала, и многожёнство принято, и что теперь? — начина-а-ается. Нормально ж сидели…
— И ничего теперь, солнце моё. У них тут может что угодно быть принято. Ко мне и моей семье это никакого отношения не имеет и иметь не будет, — разговаривая с беременными нужно быть мягким, но твёрдым. Да, вот именно так. Как будто ты сам чуточку на сносях. А уверенно говорить я давно научился, ещё когда в рекламе работал.
— Смотри мне, Волков! — Надежда погрозила мне здоровенным трёхэтажным бутербродом, который волшебным образом сам образовался у неё в руке.
— Слушаю и повинуюсь, княгиня-матушка! — я приложил правую руку к сердцу и склонил голову.
Когда поднял — шесть глаз смотрели на меня по-разному. Ореховые Мотины — с тревожным вниманием. Анины, серо-зелёные с жёлтым ободком у зрачка, как у меня — с восторгом и искренней жаждой сказок и приключений нового дня, как бывает у детей. Зелёные Надины поверх бутерброда смотрели с подозрением, будто ища издёвку или сарказм. Удивляясь, не находя. И превращаясь в такие любимые мной смеющиеся радуги. Вот и чудесно. И всех секретов-то — любить жену и говорить ей правду.
После обеда над базой прозвучал горн, вроде пионерского. Я в этих сигналах не разбирался, но нервными «Боевая тревога!» или обстоятельными «Бери ложку, бери хлеб и садися за обед!» звуки не казались. Наверное, общий сбор? Ну не отбой же. С этими мыслями я поймал бегущую мимо дочь и вскинул на плечи. Спина, что удивительно, почти не болела. Надя попросила меня присесть, поправила Анюте панамку и в очередной раз мазнула солнцезащитным кремом по носу. Хотя вряд ли уже требовалось: за этот отпуск она так загорела, что мажь — не мажь. Не шоколадка, конечно, но карамелька точно. Варёная сгущёнка.
На большой площадке собирались все, и гости, и хозяева. Илюха удивил дважды: во-первых, тем, что в принципе был, при этом вертикальный и вполне похожий на нормального живого человека. Во-вторых, тем, что был в форме. В прямом смысле слова: чёрные куртка и брюки, ослепительно сверкавшие хромовые ботинки, тельняшка, берет под погоном. Нагрудный знак «Гвардия» справа был единственным, что я смог уверенно опознать — видел такие в хороших старых фильмах. Всего же на широкой груди Умки было, наверное, несколько десятков изделий явно ювелирного характера. Обрамлял всё это богатство белый витой канат, иначе не скажешь, аксельбанта.