Неожиданным ударом стало то, что у меня отобрали конспект по математике. Достать его во время сессии было нереально и пришлось пользоваться учебниками. Рекомендованным (отличающимся от конспекта) был курс В.И. Смирнова. Учебник мне не понравился. Понравился учебник Фихтенгольца, он был намного «толще» и «труднее», но мне более понятен. В институтской библиотеке его уже не было, трудно было «захватить» его и в читальном зале. Пришлось ездить в Публичку на Фонтанку.
Вторым ударом, более тяжелым, было то, что я обнаружил у себя неспособность на длительную концентрацию по заказу. Объяснить эту особенность можно психологическим типом личности: для меня, как я уже упоминал раньше, мотивацией (побудительным стимулом) являются «этические переживания и вызовы» – а я их не чувствовал – математика в изложении Талдыкина их не предоставляла. Фихтенгольц был лучше, но, к сожалению, на его лекциях побывать не удалось – говорят, он был необыкновенным педагогом. На его учебник мне не хватило времени и концентрации. В Публичке ввели открытый доступ к книгам и я, для передышки взяв какую-нибудь неизвестную мне историко-художественную книгу, «тонул» в ней.
Выяснились и еще некоторые как общие, так и личные особенности, с которыми я справиться не сумел. Наиболее общая – «сытое брюхо к ученью глухо». Поев с утра в нашей громадной столовой в студгородке, потом приходилось поститься целый день – Публичка закрывалась часов в 7-8 вечера, и нужно было еще успеть в столовую на ужин. Хрущев ввел в столовых (по крайней мере, студенческих) свободный доступ к хлебу (иногда добавляли на столах и квашеную капусту). Съев двойную порцию ужина – вторая порция вместо обеда (мы обзаводись талонами на питание на месяц сразу после получения стипендии, так как иначе денег на еду к концу месяца не хватало) я уже был не способен учить. А вечернее время в принципе – самое продуктивное для меня. Оживал я часам к одиннадцати вечера, но полдвенадцатого все уже ложились спать – остальные были жаворонками. Приходилось выключать свет. Не помню, закрывалась ли на ночь учебная комната и почему я туда ходить не любил. К экзамену я пришел с винегретом в голове. Талдыкин Фихтенгольца не любил. Он предпочитал, чтобы отвечали по курсу его лекций. Если же излагали по учебнику, он требовал абсолютно точных формулировок. Хотя мы и привыкли к «если и только если», а «необходимо и достаточно» знали еще в школе, угнетала необходимость заучивать множество теорем и логику их доказательств из XVIII века без видимого приложения их к задачам.
Подозреваю, что я чем-то не нравился Талдыкину. А он действовал на меня как удав на кролика. Я не мог отстроиться от еле заметного недовольства на его лице, когда первый вопрос я отвечал по Смирнову, второй по Фихтенгольцу, а в ответ на просьбу уточнить формулировку вообще начинал импровизировать. Больше чем на тройку я не отвечал; ее и получил. Двоек было много – в первую очередь отсеивались производственники.
Стипендию оставили благодаря тому, что справки о зарплате родителей сдавались в сентябре, а мама пошла работать только в конце января. Нас было пятеро, да еще автономная баба Вера и папиной зарплаты (главного инженера строительного управления) не хватало до минимума обеспеченности – с одной тройкой ее в этом случае давали.
Чувствовал я себя после сессии потерянным. То, что у некоторых было еще хуже, меня не утешало, как и то, что другие сдавали лучше, меня не волновало – я пал низко в своих глазах.
От депрессии меня спас лыжный поход по Кольскому полуострову, на который я записался еще до сессии. О нем в следующей главе.
Зимний поход на Кольский
Лучший отдых туризм,
Лучший отдых туризм,
Отдых лучше туризма.
В поход меня сагитировала Наташа Иванцевич, а ее, в свою очередь, пятикурсник Коля Менде. Коля был куратором нашей группы первокурсников в колхозе и покорил всех своей толерантностью, интеллигентностью, интеллектом.
Туристский клуб «Политехник» был одним из лучших в городе, а может быть и в стране. К каждому тяжелому походу готовились. Руководители походов заботливо выращивались в клубе, проходя всевозможные сборы, курсы инструкторов, проверялись в более легких походах. Группы, как правило, были «схоженными» новые люди допускались в них с разбором и проверкой. Руководитель похода должен был защищать его план на совете клуба. Не знаю, насколько полно соблюдались правила для нашего похода, но нас с Наташей кооптировали в состав группы без особых проверок.
Большинство группы составляли физмеховцы. Возможно, что в походе не смогли принять участие несколько человек, и мы с Наташей позволили сохранить критическую массу – число участников похода ограничивалось снизу восемью участниками[50]. Руководителем похода стал Валера Дрознин, третьекурсник кафедры теплофизики. Валера хотел руководить походом и в некотором смысле пожертвовал собой. Подготовка к походу занимала много времени и сил, к сессии он подготовиться как следует не успел и завалил один экзамен. Дамоклов меч последствий несданного экзамена висел на нем во время похода.
50
Цифру ограничения сверху не помню, кажется 12-14; это почти совпадает с рекомендуемым по этикету числу участников застолья, способных поддерживать общий разговор (6-12).