Офицеры вяло кивали, посматривали в окно. Торопов надеялся, что слова, заранее им продуманные, произведут более сильное впечатление. Как-никак, дело касалось души человеческой. Но теперь ему было ясно, что он ошибся.
— Все у вас?
— Все.
— Какие будут вопросы? — спросил Минасов.
В кабинете наступила тишина.
— Вы заявили здесь о серьезности вашего чувства, — проговорил незнакомый майор, поглядывая исподлобья на Торопова. — А как вы расцениваете чувство женщины, изменившей своему мужу? Тоже считаете серьезным?
Торопова задел иронический тон. И хотя его бледное лицо осталось внешне спокойным, в глазах вспыхнула ярость.
— А нельзя ли без подобных вопросов?
— И все же меня интересует отношение к вам этой женщины. Ее чувство так же серьезно, как и ваше?
— Да.
— Это она вам сказала?
— Я не требовал от нее этих слов.
— Почему вы избегаете прямого ответа? — настаивал майор, искоса поглядывая теперь уже на Бакланова.
— Вопрос касается интимной стороны наших отношений, и я тоже не могу понять, какое вам дело до чувств другого человека.
— Но ведь решается ваша судьба?
— Обсуждается мое поведение, а не чувства женщины, которую вы даже не знаете.
Офицеры переглянулись. Минасов насупился, прервал:
— Какие будут еще вопросы?
— Вы думали о том, как вся эта история отразится на людях заставы, на вашем положении начальника? — спросил Туров.
— Думал.
— Что?
— Думал, что на пользу заставе это не пойдет.
— И все же решились на такой шаг?
— Решился, — это не то слово…
— А что же?
— Сердцу не прикажешь, — ответил Торопов.
— То есть, как это так: «Сердцу не прикажешь!» — вспылил Бакланов. — Вам доверено столько человеческих жизней, а вы уповаете на сердце.
— Понимаю, что это — не объяснение, — согласился Торопов. — Но сказать мне больше нечего.
— А как с ребенком? — спросил Кузьмин.
— Я намерен жениться на Панькиной. Мальчик будет с нами. В семье.
— Да, все продумано, — не удержался опять Бакланов. — Торопову все ясно. Самоуверенности у него хоть отбавляй.
Торопов промолчал.
— Есть еще вопросы? — спросил секретарь.
Присутствующие молчали.
— Кто будет говорить?
Слово попросил Кузьмин. Торопов сел.
— Я знаю лейтенанта Торопова с того момента, как он прибыл в наш отряд из училища, — начал Кузьмин. — Служба на границе сделала из него неплохого офицера. Застава под его командованием все время была одной из передовых в нашем отряде. В жизни Стрелки были тяжелые моменты, когда воля командира должна была решать все. И она, эта воля, проявляла, как надо. Тем более странно и обидно слышать сейчас, что эта воля изменила ему. Торопов запятнал свое имя таким проступком, который нелегко смыть… Теперь о второй стороне дела, самой главной, на мой взгляд. О чувствах и вторжении в чужую семью. Я понимаю это, как единое целое. Будь Торопов высоконравственным человеком, в строгом смысле слова, он бы не совершил этого поступка.
Кузьмин бросил испытующий взгляд на Бакланова и продолжал:
— Мог ли Торопов полюбить жену своего заместителя? Конечно, мог. Пусть мы уже старики и нам это не очень-то понятно, но мне все-таки кажется, что это вполне возможная вещь. Это и случилось. Торопов говорит откровенно. Я ему верю. Верю, что это — серьезно. Вряд ли можно предположить, чтобы он пошел на такое ради простого флирта. Ведь они с Панькиным большие друзья…
— Были! — ввернул Бакланов.
— Совершенно верно, были, — согласился Кузьмин. — Мы все считали, что успехи заставы — результат крепкой дружбы командира и политработника. Но возникает вопрос: имел ли право Торопов на то, чтобы разрушить чужое благополучие, чужую семью? Хотя их любовь, похоже, взаимная, — в жизни подобное случается, — мой разум такого права за Тороповым не признает. Ну пусть бы речь шла о женщине неустойчивого нрава — куда ни шло. Но ведь здесь мы столкнулись с фактом, когда рушится хорошая семья, жившая всегда в мире и согласии, семья, которую все считали примерной, счастливой. К тому же виновником развала семьи оказался лучший друг, человек, которому доверяли, которого почитали в этой семье. Торопов изменил самому благородному чувству — чувству дружбы. И за это мы должны его наказать. Мне очень неприятно быть свидетелем сегодняшнего обсуждения, и я затрудняюсь предложить что-либо конкретное для решения судьбы этого человека.